Сколково: принуждение к чуду. Реальная история создания самого амбициозного проекта - Олег Рашидов

Например, в системе Российской академии наук, своеобразного министерства знаний, которое распоряжалось годовым бюджетом 1,5 млрд долл., работало 450 исследовательских институтов.

В стране существовала сеть федеральных и национальных исследовательских университетов, которые, согласно новой концепции образования, должны превратиться в центры фундаментальной и прикладной науки. При министерствах и государственных монополиях сохранилось некоторое количество отраслевых научноисследовательских институтов.

С 2002 г. в России начался беспрецедентный по сравнению с другими странами рост бюджетного финансирования научного процесса. С учетом инфляции он составлял 10–20 % в год[43]. В 2010 г. государство выделило на фундаментальную и прикладную науку, высшее образование, инновационные проекты, в которых участвовала РАН, 1,1 трлн руб. — 10 % государственного бюджета[44].

Российские ученые ходили на работу, защищали диссертации, становились профессорами и академиками. Они ездили на конференции, проводили конференции и симпозиумы. Если посмотреть на происходившее сквозь призму формальных отчетов, то научная среда буквально кипела поиском. Смущало, правда, то обстоятельство, что вся это кипучая жизнь происходила как бы в параллельном пространстве.

Было, например, совершенно непонятно, в какой реальности существуют российские ученые. Посмотрев на результаты опроса ВЦИОМ, проведенного в 2010 г., можно было заподозрить, что, например, в информационном пространстве их в те годы не существовало, ведь 81 % российских граждан не смогли назвать ни одного современного российского ученого. Немногие вспомнили Жореса Алфёрова, физика, лауреата Нобелевской премии, получившего ее за исследования, проведенные еще во времена СССР[45].

Про современных российских ученых не снимали телесериалов, не писали книг, их не приглашал в свое ток-шоу «Пусть говорят» Андрей Малахов. В российской реальности ученые уж точно не были stars, как автор революционной теории черных дыр астрофизик Стивен Хокинг в реальности западной.

Было непонятно, можно ли встретить русского ученого, например, за завтраком в дорогом московском кафе «Кофемания» или вечером на выставке модного дома Dior. Или же они завтракали дома и ужинали дома, а с Dior были знакомы только по картинкам в модных журналах? Российские ученые играли в гольф или в нарды? Отдыхали они в Турции или в Ницце? Покупали машины в кредит или ездили на метро? И наконец можно ли считать российским ученым человека с немецкой фамилией Гейм, но русским именем Андрей, который в 2009 г. получил Нобелевскую премию по физике за открытие свойств графена?

Человек этот родился в российском городе Сочи, жил в российском же Нальчике, но у него голландский паспорт, а свои исследования он проводит в Университете Манчестера. Говорят, что поздравительная телеграмма от Владимира Путина пришла к нобелевскому лауреату с небольшим опозданием. Судя по всему, у сотрудников его аппарата, подбиравших формулировки для поздравления, возникли те же самые вопросы.

Кем были советские ученые, чем жила советская наука, мы более или менее знали. Академия наук СССР — это был великолепный, без всякой иронии, институт развития научно-технической мысли. Советские физическая, математическая научные школы гремели, в хорошем смысле этого слова, на весь мир.

Новые знания, полученные фундаментальной наукой, служили хорошей основой для прикладных исследований, которыми занималась огромная сеть отраслевых НИИ, конструкторских бюро, опытных заводов. Около 30 % НИОКР внедрялось в народное хозяйство.

В силу политического устройства страны разработки ученых были на 75 % востребованы военно-промышленным комплексом. Советское государство получало очень хорошие космические корабли, самолеты и танки, а простые люди — плохие автомобили, телевизоры и магнитофоны. Тем не менее советских ученых, инженеров и конструкторов любили и уважали. Будни отечественного научного поиска были воспеты кинематографом и литературой: «Утро этого дня в лаборатории № 2 ничем не отличалось от обычного. Было душно, мужчины работали в рубашках: Бочкарев принес букетик ландышей и поставил в колбочку старшей лаборантке Зиночке. Пеленгаторы атмосфериков отметили грозу, идущую с северо-востока со скоростью двадцать километров в час. Матвеев включил регистраторы» (Даниил Гранин, «Иду на грозу»).

С тех пор минуло два десятилетия. Автомобили, сделанные по российским лекалам, по-прежнему плохие, космические же корабли и военные самолеты все еще достойны уважения. А что стало с наукой и с учеными за 20 лет?

В 1991 г. после распада СССР в российской науке началось, как говаривал Остап Бендер, «альпийское нищенство». Казалось, что в стране все встало с ног на голову. Еще многие помнят, как в те годы на площади Гагарина в Москве, неподалеку от здания президиума Российской академии наук, правопреемницы знаменитой советской Академии, возник стихийный вещевой рынок. На нем воспитанники советской научной школы, на глазах превратившиеся из интеллектуальной элиты в маргиналов, осваивали новую для себя профессию торговцев ширпотребом.

Национальный научный фонд США регулярно публикует подробную статистическую сводку по глобальной динамике научно-технического развития. Согласно этим данным, в 1995 г. в России было около 600 тыс. научных работников, а в 2007 — уже около 450 тыс. Ежегодно общая численность ученых в нашей стране сокращалась на 2 %. В то же время в Китае количество ученых каждый год возрастало почти на 9 %[46]. Если этот тренд сохранится, то лет через десять ученых в большой России будет столько же, сколько в маленькой Южной Корее. Расчеты американцев подтверждают и данные Росстата, по которым в сравнении с 1991-м, последним годом советской науки, численность работников научных организаций сократилась в 2,2 раза[47].

Основным направлением утечки мозгов из науки стала миграция в другие сферы занятости. В России на каждого эмигрировавшего ученого приходится десять оставивших науку ради более высокооплачиваемых занятий, прежде всего в бизнесе и политике.

В начале 1990-х гг. все, кто мог уехать за границу, собирали чемоданы. Научно-технический потенциал СССР был таков, что существовали десятки мест, где наши ученые могли устроиться работать по своей основной профессии. Уехать помогали связи, наработанные благодаря программам обмена, запущенным еще при президенте СССР Михаиле Горбачеве. Запад, встревоженный возможной эмиграцией «советских мозгов» в страны-изгои — Иран, Ливию, Северную Корею, — открыл перед российскими учеными границы. Получить американскую или британскую визы им было несложно.