Закон меча - Валерий Большаков

Вадим заскрипел зубами. Улеб резко обернулся и поднес палец к губам: тихо, мол! И вновь приник к камню.

Тур явил себя. Он возник как бы из ничего – черная бестия, критическая масса беснующейся плоти. Тур шумно вдохнул воздух, высматривая противника налитыми кровью глазами. Угрожающе опустил громадные рога и загреб землю копытом. Напружил могучую шею, исторг яростный рев. Где враг?!

Без шума спущенные стрелы воткнулись быку в загривок. Утробно замычав, тур взвился на дыбки, закидывая голову. Улеб этого только и ждал. Словно подброшенный пружиной, он перепрыгнул валун и воткнул копье в брюхо конунгу лесному. С другого боку подбежал Асмуд и добавил.

От боли тур испражнился. Он тяжело упал на передние копыта и вдруг бешено завертелся, харкая кровью и поражая страшными рогами. Рунольт замешкался, и тур буквально измочалил егеря, отбросив в кусты растерзанное тело.

Не желая терять лицо, Вадим выскочил на поляну. Тур резко развернулся и бросился на Вадима ярла. Тому надо было за один удар сердца успеть поразить лесного гиганта копьем, упереть оскопище[51]в землю и отскочить в сторону. Вадим успел.

Тур напоролся на копье и, замерев на мгновение, тяжело повалился на бок. Жизнь покидала громадную тушу. Асмуд вскочил на трепещущий бок буй-тура и острым ножом вырезал широкую и длинную полосу вороной шкуры. Обычай жестокий, но считалось, что в ремень турьей кожи переливается сила животного, и что она передастся тому воину, кто его наденет.

Помалу охотники выходили из транса, унимали кровь. Егеря заученными движениями разделали тушу, и Улеб лично закопал голову тура, помолясь и испросив прощения у духа животного за причиненную смерть.

Усталые и довольные, охотники потянулись в лагерь, волоча добычу. И даже то, что двое несли Рунольта, похожего на истоптанную тряпичную куклу, не омрачало настроя – все ведь знали, на что шли. Тур – не заяц, промашки не спустит.

Вадим плелся следом за двумя молодыми гриднями, тащившими каждый по здоровенному окороку. Рядом пристроился Хуфин Убийца.

– Не успел, – буркнул Вадим, непроизвольно сжимая руку, где совсем недавно было копье.

– Ну и ладно, – бодро зашептал утконосый. – Зато, конунг, ты тура положил!

– Начал Улеб, – вяло отговорился Вадим.

– А ты докончил!

– Ну да…

На опушке уже вовсю пылали костры. Мясо тура рубили большими кусками и насаживали на вертела, солили, натирали травами, совали в надрезы лук. Запах поплыл над лагерем, будоража и дразня. Гардская аристократия переменила тему.

– Я, когда в Миклагарде служил, – вспоминал Асмуд хевдинг, – едал ихнего… как его… поркус… дальше забыл. Ну, короче, вепря берут и жарят целиком, а внутрь птицу битую суют. Пулярочек, там, рябчиков всяких…

– А меня однажды в Асские горы[52]занесло, – с жаром начал Крут, – к аланам ездили… по разным делам. Так они шашлыком угощали. Это… да вот, как у нас, мясо на вертеле, только кусочки ма-аленькие, и их всю ночь вымачивают. Ну, там, соль, лук кладут, уксус… Объедение!

– А на Непре нас колбасой потчевали, – мечтательно закатил глаза бледный гридень с узким лицом. – Готы свиные кишки не выбрасывают, как мы, а чистят и набивают кусочками мяса, получаются колбаски. Их жарят, и мясо в них, как в мешочке, соку не теряет…

Вадим сидел, развалясь, у костра и пил хмельной мед. Он был тут, со всеми вместе, и в то же время наособицу. На душу его опустились сумерки, и даже мед не разгонял тоскливый мрак. Вадиму было паршиво – он так и не пришиб Улеба… На первом шаге к трону его светлейшее высочество споткнулось.

1

Любимая лодья Эйрика Энундсона была наречена «Рыжим Змеем». Не в честь славного Энунда, чья пышная грива горела на солнце ярой желтизной. Просто, когда лодью спускали на воду, она скользила по двум бревнам, щедро смазанным салом, а поперек лежала жертва – рыжий безымянный трэль. Тяжелый киль драккара переехал трэля, раздавил и размолол тело, так что кровь человеческая забрызгала оструганные борта. И дротт, жрец Одина, присоветовал назвать лодью «Рыжим Змеем». Дескать, этим привлечена будет милость богов, владык пучин и ветров.

«Рыжий Змей» был велик. Огромное дерево в пятьдесят больших шагов пошло на его киль. Правда, конунг гардский владел еще большими лодьями, но такие корабли могли заходить лишь в устья полноводных рек вроде Сены или Рейна. А вот когда русы ходили в поход на арабов, они поднимались до Севильи на обычных скедиях. И ромеев воюют тем же порядком. Да и как одолеешь волоки по пути из варяг в греки на тех же снекках, громадных, как ромейские триремы?! И это утешало Эйрика Энундсона…

– Конунг! – почтительно склонился стурман. – Прибыли свободные ярлы! Арт Одноглазый сын Хравна на лодье «Акула», Даль Толстый сын Ульвара, тот самый, что на тинге поколотил берсерка Эгиля, приплыл на двух лодьях. Альф Готский сын Вифила, на трех. Гейр Ливонский сын Хакбьярна…

– Дюк Славянский на месте? – перебил его Эйрик.

– Да, конунг, – почтительно склонился стурман. – Дюк Славянский сын Хилвуда сына Келагаста привел своих людей на трех лодьях и поит их со вчерашнего дня…

Эйрик расхохотался.

– Узнаю Дюка! – воскликнул он. – Кто еще пожаловал?

– Уббе Фризский сын Гудлауга, – торжественно продолжил стурман, – Греттир Викский сын Эринмунда… С Греттиром людей мало явилось, зато на четырех кораблях.

– Добавим! – кивнул Эйрик.

– Торольв Стабборнский сын Спьяльбуда пожаловал, – продолжал стурман, – на лодьях «Арвак» и «Альсвинн», Громар Крестьянин сын Фрейгейра на своем «Морском вороне»… И… И все. Пока.

– Ледунг[53]объявлен? – деловито спросил Эйрик.

– Да, конунг. Всем лендрманам я послал по стреле, и каждый из них оказался послушен твоей воле. Больше всего хускарлов выставил Андветт из Бирки – пятьдесят дюжих молодцев!

– И много набралось воинства?

– Три раза по десятку сотен!

– Отлично, Хродвисл! Прикажи трубить поход. Аустрвег ждет нас, Хродвисл!

Стурман весь расцвел радостной улыбкой и сбежал на берег. Эйрик подошел к борту «Рыжего Змея». Пристань бурлила, переполненная викингами. Кто познатней да побогаче, явился ко двору в бирни – длинных кольчугах до колен, а основная масса щеголяла в кожаных подбитых куртках с нашитыми пластинами из железа или бронзы. Иные были в круглых шлемах, ополченцы носили на нечесаных и нестриженых головах кожаные шапки.

Больше всего в толпе качалось копий, мечи блистали куда реже. Часто сверкали лезвиями боевые секиры на длинных рукоятках. Гремели щиты. Лязгали, сцепляясь, копья-крюки и копья-топоры. Грюкали бортами десятки драккаров, тесно поставленные у приглубого берега.