Хозяйка волшебной лозы - Елизавета Владимировна Соболянская

Встреча с дамой Матильдой не принесла успокоения. Старуха выглядела до противности довольной. И это странно уязвляло. Как будто её лоснящееся от крема лицо служило укором самому герцогу.

Всё же не надо было так строго отчитывать девчонку. От этого становилось ещё противнее, и герцог поспешил обвинить Катарину. Ну конечно, она сама виновата. Слишком радостно поспешила раздвинуть ноги, вместо того чтобы дать ему отпор. А потом смотрела глазами смертельно раненой лани, выворачивая душу.

Герцогу показалось, что сейчас она бросится ему на шею, прильнёт как кошка и начнёт умолять, чтобы не оставлял её. Ди Новайо терпеть не мог женских слёз. Чувствовал себя безоружным перед ними. Как будто стоял голым посреди толпы. Вот и поспешил предупредить слёзные мольбы остаться, жениться и прочее. Сбежал от объяснений.

Но, кажется, он поспешил с выводами.

Нет, не кажется, поспешил.

Девчонка… Катарина оказалась неожиданно стойкой. Не плакала, не просила. Вот только эти глаза, этот взгляд, что проникал в самую душу…

Дама Матильда всю дорогу посматривала на герцога, но так ничего и не спросила. Да и внешне сложно было угадать всю глубину мужских переживаний. Разве что черты лица стали резче, взгляд задумчивей, а губы превратились в тонкую слитную линию, так сильно Алистер сжимал их.

Лучше б сжимал, когда с них лились слова любви. Проклятье, теперь у Кати есть все причины его ненавидеть.

Хорошо хоть во дворце никто не смотрел на него с подозрением. Здесь давно привыкли к нелюдимости герцога ди Новайо.

Праздник молодого вина прошёл на удивление спокойно.

Может, потому, что привезли всего три бочки. Пусть и большие. Или потому, что короли Лигурии и Заревана уже несколько недель праздновали установившийся между королевствами мир и брак детей. Да и сами молодожёны редко выбирались из своих покоев. А значит, придворные рогоносцы спали в ту ночь спокойно. Ведь обычно в это время обманутые мужья уже воинственно потрясали фамильным оружием, впрочем, не решаясь высказываться открыто.

А может, всё дело было в самом герцоге. В котором после возвращения из шато что-то неуловимо изменилось. И впервые за долгие годы службы Алистеру захотелось выйти в отставку и поселиться где-нибудь подальше от дворцового шума и суеты.

Впрочем, это было последнее большое мероприятие сезона, после которого придворным намекали, что пора разъезжаться по своим домам и усадьбам.

Тем, кто не понимал сразу, вышколенная прислуга собирала вещи и укладывала чемоданы пирамидкой у дверей. И даже самым большим любителям королевского дворца, где было тепло, сухо и кормили за счёт казны, приходилось отправляться восвояси.

Правда, это было лишь временное затишье. К новогодью и зимнему сезону нахлебники снова возвращались во дворец.

– Что ты ворчишь как столетний дед? – его величество с лёгким любопытством наблюдал, как герцог стоит у окна, тарабаня пальцами по подоконнику. – Что произошло в шато?

Ди Новайо резко обернулся к королю.

– Не смотри так потрясённо, – отмахнулся Рикардо. – Или думал, я не узнаю, куда тебя отправила моя слишком заботливая супруга?

– Не думал, что ваше величество следит за мной, – поджал губы герцог.

– Ой, да прекрати дуться как обиженная девица, – его величество тоже встал и подошёл к Алистеру, – я был бы плохим королём, если бы получал всю информацию из одного источника. А ты был бы плохим королевским инспектором, если б не знал об этом.

– Знал, – согласился ди Новайо и снова отвернулся к окну.

– Так что там произошло? – король не отставал.

– Вы были правы, ваше величество, – признал герцог. – Мне стоило держаться подальше от шато.

* * *

В ту ночь меня с трудом отправили спать. Я отказывалась, но экономка нашла весомый аргумент:

– Если вы завтра свалитесь на винограднике от усталости, синьору Портэллу будет только хуже!

Да и сам дядюшка смотрел на меня таким укоризненным взглядом, что я согласилась уйти. Но потребовала от экономки организовать дежурство с выполнением всех рекомендаций доктора.

Сон был тревожным. Я крутилась на сбившихся простынях и почему-то ярко представляла все то, что тут происходило совсем недавно. Мужчина в моей постели. Герцог ди Новайо. Высокомерная скотина с бесподобными серыми глазами! Наглец и хам! А как он притиснул меня к стене! Кажется, я никогда больше не смогу равнодушно пройти мимо этого места!

К рассвету все же задремала и увидела дивный сон, в котором от каждого поцелуя с наглым инспектором по засыпающему винограднику расходились знакомые лиловые волны, мягко впитываясь в стволы и корни укрытых на зиму лоз. Последним в сон вторгся Доротэо. Он усмехнулся и подмигнул мне. Я возмущенно топнула и проснулась!

Новый день глядел в окна. Со стоном скатившись с постели, я отправилась умываться и приводить себя в порядок – нельзя же показаться дядюшке сонной растрепой! Я помнила еще из прежней жизни, что больным нужны положительные эмоции!

Когда на цыпочках вошла в комнату дядюшки Одэлиса, там все было в порядке. У постели больного дремала одна из горничных, в кружке исходили паром травы, рядом стояли кувшин с горячей водой для умывания и таз.

Отпустив служанку, я ласково поприветствовала старика и принялась бережно обтирать ему лицо и руки. За ночь напряженная часть лица старого синьора немного расслабилась, но в уголках глаз его все равно собирались слезы.

Болтая о пустяках, я умыла дядюшку и дернула колокольчик, вызывая помощь. Синьора Барнс дело свое знала отлично – на пороге появился крепкий парень с подносом. Он аккуратно поставил завтрак на тумбу, забрал таз с грязной водой и полотенца и предупредил, что придет делать массаж, как только синьор поест.

Я искренне поблагодарила работника и обнаружила на подносе кроме куриного супа и белых сухарей еще и лепешки с сыром, горячий чай и горсточку изюма. Накормив дядюшку Одэлиса, поела сама и пообещала заглянуть к больному в обед, а потом ушла на виноградник.

Нужно было приготовить к весне новые подпорки для лоз, укутать яблони и сливы колючими ветвями можжевельника от проказливых грызунов, сжечь мусор, собранный со всего шато.

Холод и тяжелая работа вымели из головы все ненужные мысли о ледяных серых глазах сиятельного грубияна. Я заглянула