Боэмунд Антиохийский. Рыцарь удачи - Жан Флори

Интерпретация этих событий, однако, сложна и противоречива. Отчасти из-за неточностей, встречающихся в источниках, и неизбежных противоречий, в частности, в хронологии. Далее, и в большей степени, в силу пристрастного отношения авторов. Его можно обнаружить во всех произведениях, созданных хронистами, ибо последним необходимо было представить своих героев — отцов, покровителей или заказчиков — с наиболее выгодной стороны. Так, очевидно, обстояло дело и с «Деяниями франков», предназначенными для того, чтобы восславить Боэмунда и оправдать его последующее завоевание Антиохии в ущерб империи — даже если ради этого приходилось оклеветать «прирожденного предателя» Алексея, его поведение и образ действий. Мы уже обозначили этот аспект пропаганды и на следующих страницах поговорим о нем еще подробнее. В пристрастности можно обвинить и Анну Комнину[247]: она желала избавить отца от всяческой ответственности за роковые события крестового похода, восстановить его честь и искоренить дурную репутацию, которая была создана ему, несмотря на его постоянную заботу и участие к крестоносцам. Другие хронисты, создавшие свои произведения позже описываемых событий, в той или иной степени разделяют предубеждение крестоносцев против Алексея, за исключением авторов первых посланий крестоносцев (особенно это касается писем Стефана Блуаского). Фульхерий Шартрский в целом настроен менее враждебно[248]. Порой его чувства разделяет Раймунд Ажильский, который положительно относился к Раймунду Тулузскому: последний, выступив против Боэмунда в борьбе за обладание Антиохией, заодно защищал — правда, не без колебаний — позицию Алексея. Пристрастность авторов необходимо учитывать и уравновешивать, но при этом не избегая или пренебрегая их мнением.

К пристрастности авторов стоит добавить и необъективность историков, в прежние времена очень заметную: византинисты охотно защищают позиции басилевса, западники — Боэмунда[249]. Сегодня от нее постепенно отказываются, но следы ее до сих пор видны; это своего рода «симпатия», вызванная либо естественной склонностью к одной из двух партий, либо знакомством с источниками.

Наконец, остается сказать несколько слов о «злокачественной» форме необъективности, не зависящей от идеологий. Ее можно уподобить анахронизму, главной опасности, подстерегающей любого историка: вынесение суждения о событиях прошлого в свете событий, которые последовали далее. Профессиональные историки, прекрасно знающие об этой «болезни», предохраняют себя от ее радикальной формы. Но здесь речь идет не об этой ее слишком явной форме, а о другой, более незаметной, которая, например, побуждает увидеть в захвате Антиохии осуществление некоего изначально задуманного плана, которому Боэмунд якобы неустанно следовал, выступая против Алексея.

Ничто не доказывает, однако, такого постоянства в мыслях и намерениях Боэмунда; напротив, ему необходимо было, насколько это возможно, оставить открытыми все пути выбора, в частности, во время дипломатических встреч с басилевсом. То же можно сказать и в отношении Алексея. Изучая то, что произошло в Константинополе в 1097 году, мы должны абстрагироваться от того, что известно о событиях в Антиохии в 1098 году. Итак, будем рассматривать события шаг за шагом, в соответствии с их хронологической последовательностью[250].

Наконец, необходимо учитывать менталитет и обоюдные интересы участников, не выдвигая a priori положение о систематическом обмане, к которому прибегал один или другой. Приняв все эти меры предосторожности, мы сможем приблизиться к объективной оценке событий.

Главную роль в этих событиях играл Боэмунд. Угроза коалиции между ним и двумя князьями, Гуго де Вермандуа и Готфридом Бульонским, заставила Алексея добиться соглашения с последними до прибытия Боэмунда, который, к счастью, по уже указанным причинам, задержался в пути[251].

Когда Боэмунд встретился с Алексеем, тот уже получил клятву верности от Гуго де Вермандуа, который в конечном счете убедил Готфрида в том, что крестоносцам в пути потребуется помощь басилевса, а следовательно, нужно принять его условия. Первым из этих условий была переброска лотарингских войск на другой берег Босфора, чтобы они больше не представляли угрозы для Константинополя[252]. Это было необходимо еще и потому, что к столице империи приближались другие войска крестоносцев. После последнего вооруженного конфликта Готфрид вместе с братом Балдуином Булонским 20 января пошел на соглашение с Алексеем: он велел переправить свои войска через пролив и принес басилевсу клятву верности. Анна Комнина поведала о результатах этой встречи, подчеркнув главную цель Алексея — возвращение утраченных земель империи: «Таким образом, спустя некоторое время Готфрид подчинился воле императора. Придя к нему, он дал ту клятву, которую от него требовали: все города и земли, а также крепости, которыми он овладеет и которые прежде принадлежали Ромейской империи, он передаст под начало того, кто будет назначен с этой целью императором. Поклявшись в этом, он получил много денег и стал гостем и сотрапезником императора»[253].

Альберт Ахенский, лучше осведомленный о том, что касалось лотарингских войск, предоставил подробное описание даров и знаков почестей, расточаемых Алексеем Готфриду, согласно упомянутой выше дипломатической тактике. Басилевс принял предводителя с большой пышностью, восседая на троне, перед которым герцог преклонил колено; он всячески угождал гостю, принял его как сына и осыпал богатыми подарками. Альберт описывает эту церемонию в выражениях, которым стоит уделить большое внимание:

«Герцог был очарован и завоеван словами императора, полными любви и благорасположения. Он не ограничился тем, что, по обычаю этой страны, вверил ему себя как сына, но также вложил свои руки, как вассал, в руки императора; так поступили и все присутствовавшие сеньоры, а также те, кто последовал за ними»[254].