Ангел Паскуале. Страсти по да Винчи - Пол Дж. Макоули

Папа лишь мельком взглянул на эту последнюю картину, прежде чем тронуть коня. Рим придерживался убеждений Испании, что дикари Нового Света: и наивные индейцы с Дружеских островов, и гордые кровожадные мексиканские индейцы, и индейцы майя — должны быть покорены во имя Христа, а флорентийцы подвергают опасности свои души, якшаясь с дикарями и принимая их как равных.

При каждой остановке Папы его нескончаемый эскорт тоже останавливался и уже так растянулся по улице, что, когда задние ряды тормозили, передние снова пускались в путь. Каждый раз барабанщики барабанили, флейтисты выдували дрожащие трели, камерарии бросали из толстых кошелей монетки в толпу, солдаты дружно маршировали на месте, их лица блестели от пота, кардиналы свешивались со своих сидений и вытягивали шеи, пытаясь угадать, что же теперь привлекло внимание Его Святейшества, ведь потом им придется делиться впечатлениями. Взрывы хлопушек и разноцветные дымы беспокоили солдат. На крышах, вырисовываясь на фоне неба, стояли лучшие стрелки, вооруженные недавно появившимися длинноствольными ружьями, высматривая возможных злоумышленников.

Так Папа постепенно миновал виа Маджио, переехал Понте Санта-Тринита, медленно проехал под триумфальной аркой из полотнищ и деревянных панелей, расписанных в мастерской Рафаэля, смонтированной только сегодня двумя сотнями рабочих. Лишь спустя пять часов после того, как он сел на коня у больших ворот, Папа Лев X наконец выехал на площадь Синьории под оглушительный звон колоколов и грохот канонады, переполошивший всех до единой птиц во Флоренции.

Приветственные крики становились громче, все больше счастливых горожан прикладывалось к золоченым бочонкам со сладким белым вином, по периметру площади на козлах под навесами были установлены столы, ломящиеся от угощений. Любопытные высовывались из всех окон, всевозможные братства потрясали своими штандартами и знаменами, и полчище странного вида священных ликов, казалось, внимательно смотрит на Папу на коне, которого медленно вели по площади. Пятна цветных огней закружились по оштукатуренной стене Первого Республиканского Банка, заплясали в наступающих сумерках.

Члены совета Синьории и другие чиновники сидели на помосте под навесом, за их спинами на пьедестале стояла чудесная статуя Мадонны, привезенная из Импрунеты, она была наряжена в золотые одежды. Два пажа подвели коня Папы к членам совета, слуги кинулись вперед и установили сбоку от жеребца подобие платформы, чтобы Папа мог сойти с дамского седла прямо на помост. Гонфалоньер с непокрытой головой, в черном шелковом наряде с алой отделкой вышел вперед, опустился на колени у ног Папы и поцеловал украшенные кисточками носки белых туфель Его Святейшества, а священники звонили в колокольчики, размахивали кадилами, источавшими сладкий сандаловый дым, и кропили всех вокруг святой водой.

Папа поднял гонфалоньера и церемонно поцеловал, обхватив его голову обеими руками, словно тот был его возлюбленным сыном. Толпа взорвалась приветственными криками.

И посреди площади, с механическим шумом, которого почти не заглушали фанфары, перед огромным белым занавесом раскрылись половинки гигантского космического яйца. По краю нижней половинки яйца тянулись окошки с изображениями знаков зодиака, подсвеченные лампочками. Внезапно вспыхнул яркий свет, когда в центре конструкции разгорелось солнце из ламп с линзами, оркестр механических инструментов заиграл странную монотонную музыку, актеры, наряженные в соответствии с поэтическими описаниями планет и стоящие на золотых дисках, начали медленно и плавно вращаться по своим орбитам.

Папа изумленно взирал на зрелище близорукими глазами. Толпа радостно приветствовала хитроумную конструкцию Великого Механика.

Это было еще не все. Зажглись огни на самой Большой Башне. Затмившие заходящее солнце лучи света, протянувшиеся над головами публики, казались плотными. На белом экране за космическим яйцом возникали и исчезали картинки, внезапно слившиеся в образ ангела, который вдруг пошел вперед шаткими шагами. Половина толпы закричала, другая половина ахнула. Папа, неожиданно забытый на фоне этого чуда, схватился за наперсный крест.

Ангел улыбнулся, склонил голову и на миг сложил большие белые крылья. Когда они снова раскрылись, возник детально воспроизведенный ландшафт, механизированная Утопия, где все реки были выпрямлены и прорезаны каналами, все города симметричны и огромные машины шумели в воздухе.

Потом видение пропало. Толпа шумно выдохнула, со всех сторон космического яйца взвились фейерверки, выбрасывая хвосты искр, похожие на кометы, и высоко взмывая в золотых и серебряных брызгах. Тысячи белых голубей взлетели высоко в воздух над головами ревущей толпы, а изнутри космического яйца звездные божества, одетые в серебристые одежды, с раскрашенными золотом руками и лицами поднялись на колонках и сошли на помост приветствовать Папу.

Паскуале видел фейерверк из высокого двухстворчатого окна комнаты Никколо Макиавелли. Он сидел за письменным столом, набрасывая ангелов в различных позах и ракурсах, уделяя особенное внимание связи крыла с рукой и телом. Окно выходило в узкий темный двор, и Паскуале с трудом различал, что он делает. Небо синюшного цвета над скоплением терракотовых крыш, казалось, отдавало последний свет, но Паскуале было лень зажигать толстую свечку.

Он склонился ниже над листом толстой бумаги, обратной стороной какого-то официального документа прошлого столетия, быстро и точно прорисовывая складки рукавов одеяния ангела, зависшего в воздухе с прижатыми друг к другу ногами и широко раскинутыми руками. Тень и свет в складках одеяния смешивались без видимых линий. Мягкая ткань контрастировала с длинными маховыми перьями крыльев, что по высоте были больше тела, которое они несли. Паскуале явственно видел облик ангела. За его спиной полыхал неистовый свет, а за этим светом начиналась бескрайняя, похожая на парк местность, прорезанная белыми дорожками и населенная всевозможными животными, включая даже больших драконов, которые не пережили Потопа. Все существа здесь источали свет, огонь Божьего гнева.

Все хорошо, но он по-прежнему не видел лица ангела.

Письменный стол был завален бумагами, лежащими просто так и стопками, перевязанными лентами. Еще здесь были связка гусиных перьев, чернильницы, поднос с песком, раскладной письменный прибор. Рядом со столом стоял книжный шкаф на сотню книг, было несколько переплетенных в телячью кожу томов ин-октаво, остальные просто дешевые книжки в бумажных обложках из новых печатен. Авторы древние и современные. «Неистовый Роланд» Ариосто в трех томах, «Андрия» Теренца, «Республика» Цицерона, Данте, Ливий, Платон, Плутарх, Тацит. И «De Revolutionibus Orbium Celestium» Коперника, «О путях света и Микрокосме» Гвиччардини, «Трактат о возвратном движении» Леонардо. И две пары собственных пьес Никколо: «Белфагор», «Осел», «Мандрагора», «Искушение святого Антония», толстая стопка полемических изданий и памфлетов. Паскуале больше ни у кого не видел такого набора книг.

Что касается прочего убранства комнаты, здесь была черная плитка, по бокам от нее пара кресел в форме ложки, на стенах множество картин в позолоченных рамках (среди них выделялись выполненные маслом портреты покойной жены Никколо и его детей), cassone[19]с треснутой передней панелью и низенькая кровать, на которой среди пыльных подушек, раскрыв рот, спал сам Никколо. Повязка на левом колене была испачкана засохшей кровью. Пустая бутылка из-под вина валялась на ковре. Никколо заглушал боль в раненой ноге вином и мутным абсентом, выпивая со все возрастающим отчаянием, пока в итоге не заснул.