Знак Лукавого - Борис Иванов

Я только теперь понял, что по дороге мы обросли багажом. Правда, весь наш путевой скарб (в основном запас съестного) умещался в двух объемистых вещмешках. Я уже примерился взвалить свой себе на спину, когда неведомо откуда рядом возник Тагара.

– Я тебе помогу! – радостно воскликнул он, подставляя плечо под мой багаж.

– Не стоит уродоваться! – отмахнулся я, закидывая мешок за спину.

– Но вы ведь поворачиваете в Рикк? – взволнованно спросил Тагара, поспевая за мной. – Скажите им… Скажите, чтобы взяли меня с собой!

Дуппель сразу понял, чего хочет от меня мальчишка, и, догнав нас, с самым суровом видом ухватил паренька за плечо.

– Не приставай к дяде! – произнес он шипящим голосом. – У нас для тебя места нет! Ищи себе других попутчиков!

«А где он их найдет? – подумал я. – Его до той поры успеют раз пять вздернуть на каком-нибудь суку…»

Тагара, разумеется, и не думал сражаться и насел теперь уже на Дуппельмейера – слегка, правда, косясь на меня, – с мольбами взять его с собой, хотя бы пристроить на бампере… Признаться, его мольбы как-то больше напоминали требования. Ольгред тем временем двинулся нам навстречу, жестами поторапливая и укоряя нас за нерасторопность.

– Сколько будет народу в машине? – спросил я его, когда расстояние между нами достаточно сократилось.

Вопрос несколько озадачил Ольгреда, но он, пожав плечами, ответствовал:

– Я – за рулем, Дуппель с автоматом – справа от меня, а ты, чтобы не светиться, на заднем сиденье, поглубже. И не высовывайся в окошки. На здешние пейзажи еще насмотришься.

– Для этого шкета места хватит? – Я кивнул на не отлипающего от нас Тагару.

Ольгред изумленно воззрился на меня. Потом на Дуппеля.

– Это что еще за чудо в перьях? – спросил он недоуменно.

К моему удивлению, Дуппельмейер ответил не сразу. И в голосе его вдруг прозвучали нотки сомнения.

– Знаешь, – сказал он. – Наверное, на какое-то время стоит прислушаться к тому, что этому парню моча шепчет в голову. Может, для этого есть свой резон…

Мы остановились, молча глядя друг на друга.

– Вспомни… – продолжил Дуппель. – Вспомни того итальянца… Тоже с виду казалось, что он просто в капризе обвалялся. А потом все сошлось. Только уже поздно было…

Ольгреда перекосило. Похоже было, что ему напомнили о чем-то очень для него неприятном. Он переводил взгляд с Дуппеля на меня, с меня – на Тагару и так дальше в разных комбинациях. Потом воззрился на меня, словно видел первый раз в жизни.

– Ну ты даешь! – зло сказал он. – Ты хоть понимаешь, что нам не велено оставлять свидетелей. А этот, – последовало движение головы в мою сторону, – хочет, чтобы мы еще с собой прихватили какого-то блохастого щенка!..

И тут – совершенно неожиданно – меня охватил гнев. Безудержный, но далеко не беспричинный. Все эти странности и вовсе не нужные мне приключения наконец достали меня. И я сорвался. Не помню, что именно я орал тогда там, на дороге, ведущей к мосту. Помню только, что костерил обоих моих провожатых последними словами за то, что, неспросясь бросили меня в какой-то уродский мир, подставили моего брата, что везут меня неведомо куда и что не хотят даже помочь мальцу, у которого окрест все здесь враги… И еще, наверное, бог весть чего я наговорил им в тот раз.

Остановился я лишь тогда, когда встретился глазами с Тагарой. И глаза эти были полны удивления. Он ошарашено смотрел на меня. Должно быть, моя реакция была и впрямь неожиданной и слишком бурной. Но в конце концов не беспричинной же!

Ольгред во время моего «выступления» задумчиво, склонив голову набок, смотрел на меня и не произносил ни слова. Потом, когда я смолк, похлопал по плечу и коротко бросил:

– Не горячись, парень. Пусть твой приятель едет с нами. Но только потом от блох отмывать машину будешь ты. И в дороге ты за него отвечаешь. Будешь присматривать, не спуская глаз. И притом имей в виду: если пацан выкинет какой-нибудь фокус, я его вышвыриваю из машины к чертовой матери. Тут же, посреди пустыни.

И пусть дальше добирается куда угодно и как угодно. Только уже без нас!

– Идет, – согласился я и кивнул Тагаре на открытую дверцу «лендровера».

Тот не заставил себя ждать. Перед тем как нырнуть в нагретую солнцем кабину, он ухитрился отряхнуть пятки – одну об другую, смешно задрав их в воздух. Я устроился рядом с ним и грозно спросил, понял ли он то, что сказал начальник. Тагара всем своим видом постарался заверить меня, что понял. Но доверия у меня к нему не прибавилось.

Ольгред и Дуппель заняли свои места на переднем сиденье, экипаж бронетранспортера залез в свою боевую колымагу, тип в бандане помахал нам рукой, и наш мини-кортеж тронулся в путь.

Я предвидел, что дорога через плато будет далеко не столь идиллической и благополучной, как лесная тропа-колея, по которой мы добирались до моста. Не предвидел я лишь того, что она вообще не будет дорогой. Просто там – за мостом – доехав до не огражденного участка дороги, вившейся вдоль края ущелья, Ольгред свернул следом за бронетранспортером прямо на уходящую за горизонт плоскую долину, над которой тут и там высились циклопические каменные «грибы».

В стороне остался – только лишь силуэтом на фоне далеких гор, какой-то маленький, но с виду живописный городок и раскинувшаяся между ним и предгорьями новая громада леса. Но все это исчезло «в прекрасном далеке». С нами же осталась лишь пыльная плоскость плато с какими-то разбросанными по ней островками окаменевших следов ядерных взрывов.

Издалека я не оценил их громадных размеров. Только теперь до меня стало доходить, что даже самый маленький из них раза в два превосходит по высоте здание Московского университета. Следы эти можно было принять за какие-то причудливые облака. Они были сложены из слоистого камня и искрились блестящими вкраплениями – то ли стекла или кварца, то ли какого-то металла. Можно было только гадать, какая природная катастрофа их породила.

Из-под колес бэтээра летел песок и поднимались тучи пыли. Большая часть, как мне представлялось, доставалась нам. Я был бы не прочь держаться подальше от проклятой колымаги, но Ольгред неукоснительно выдерживал положенную, видно, дистанцию до боевой машины. И дистанция эта была невелика. Мы гнали через плато почти точно по прямой. Временами только огибали крупные камни и выбоины. Трясло нас время от времени основательно, хотя местность издали казалась ровной, как стол. Все это – и жара, и тряская дорога, и тень взаимного недоверия, как-то не располагало к беседе, и мы вот уже который час коротали время в довольно угрюмом молчании.

Я иногда косился на Тагару. Парнишку могло и укачать. Но признаков морской болезни Тагара непроявлял. Зато все больше проявлял признаки какого-то подспудного беспокойства. Он то тревожно выглядывал из окна, что-то высматривая почему-то на небе. Признаки этой тревоги стали заметны сразу после того, как мы покинули дорогу.