Надломленные души - Тьерри Коэн

— Возможно, только она даже не смотрела на нас, — критически заметила маленькая кругленькая Джина. — Уставилась в никуда, словно мы вовсе для нее не существуем!

— Имела право! — вмешалась исполнительница. — В моем понимании стихи должны пронзать пространство точно так же, как они пронзают время. Я лишь озвучиваю слова страдающего человека. Просто я медиум, передающий эмоции Бодлера.

Лана присутствовала на этом обмене мнениями, испытывая огромный интерес. Помимо того, что стихотворение, несомненно, нашло в ее душе отклик, ее завораживала легкость, с которой изъяснялись ученики, искренность, с которой они критиковали подругу, не вкладывая в свои слова ни тени злобы. Она повернулась к Дилану, который тоже, казалось, был очарован непринужденностью атмосферы.

— Ну а тебе как, понравилось чтение?

— Просто великолепно.

— Что именно?

— Ну… я хотел сказать… стихи прекрасные, — пробормотал он, с сожалением выходя из сладкого забытья.

— Да уж вижу… — прошептала его соседка, улыбаясь.

Щеки паренька побагровели.

— Не уверен, что и я когда-нибудь так сумею, — сказал он, чтобы сменить тему.

— Научимся, — ответила Лана.

Слово взял учитель.

— По моему мнению, Лия правильно выбрала тон, читая это стихотворение. Она его воспринимает именно так, и, прямо скажем, ей удалось передать сильные эмоции. Но Джина на самом деле вскрыла очень важный аспект: ничем не было оправдано сохранение того же тона при комментировании стихотворения. Прочитав его, Лия, ты должна была отойти, постепенно, конечно, от него, от всех этих порожденных поэзией эмоций, ведь теперь это уже был не Бодлер, а ты. Речь идет не о том, чтобы ты полностью отбросила чувства, которые возникли у тебя, пока ты его читала, нет, ты могла и дальше использовать оттенки грусти, тот же ритм, излагая свои соображения. Но для этого стоило бы обратиться взглядом и словом к аудитории, чтобы настроить на свою волну тех, кто тебя слушал и для кого ты все это говорила.

Он проиграл сцену, повторив в нескольких фразах то, что говорила недавно его ученица, подражая ее стилю, но исправляя промахи.

— Теперь понимаешь, что я хочу донести до твоего сознания? — закончив выступление, спросил учитель.

Лия склонила голову, подтверждая.

— И все равно мне больше нравится вариант Лии, — шепнул Дилан Лане, подмигнув.

— Хорошо, но только учти, что ты — необъективен, — пошутила последняя. — Замечания препода мне кажутся убедительными.

Учитель, услышав шепот девушки, решил, что она хочет выступить.

— Лана, ты собираешься что-то сказать?

— Я говорила, что ваша критика убедительна. Но речь Лии была полна искренности, а для вас это была лишь ролевая игра.

— Не совсем так. Конечно, я играл, раз выступал в роли Лии. Но она могла сохранить всю свою искренность во время выступления и при этом не забывать о публике. А знаете, почему мы все совершаем эту ошибку? Да потому, что наша цель четко не определена. Если моя задача состоит в том, чтобы сообщить эмоцию или информацию аудитории, я непременно должен установить связь с ней, а не просто показать ей мое отношение к тексту или определенному автору. Мы говорим не о театре, а о публичном выступлении, или ораторском искусстве.

Он приблизился к доске и взял мел.

— Сейчас я напомню вам основные правила выступления на публике.

Учитель записал их, а Лана перенесла все в свой блокнот. Она почувствовала пристальный взгляд Дилана.

— Хочешь, сделаю копию для тебя? — спросила она.

— Нет, спасибо. Я просто рассматривал твой почерк, он очень красивый.

— Ну а как же ты справишься с заданием, если не сможешь записать?

— Я все запомню.

Девушка с удивлением глядела на него, думая, что он шутит.

— Издеваешься?

— Ничуть. У меня отличная память.

— И ты действительно все запомнишь?

— Конечно. Все, что мне покажется интересным.

Дилан только что вернулся с индивидуального занятия по письму, в конце которого преподавательница его похвалила: он прекрасно и быстро все схватывает и скоро ликвидирует свое отставание. Ободряющие слова учительницы до сих пор звенели в его голове, вызывая у подростка улыбку, пока он спускался по лестнице в столовую на обед. Дилан уже воображал, как скоро он начнет писать стихи и даже наберется смелости прочесть их перед восхищенной публикой. Например, перед Лией, даже прежде всего перед ней. Усталый, но счастливый, Дилан все свободное время посвящал французскому, ложась поздно и рано вставая. Но его труды того стоили.

Не успел он войти в столовую, как его внимание привлекли пятеро воспитанников, осторожно двигавшихся вдоль стены коридора и направлявшихся к входной двери. Поведение ребят его насторожило. Неужели они собирались сбежать? Охваченный любопытством, он вышел на крыльцо и успел увидеть, как таинственная пятерка скрылась в рощице.

Интересно, что они замышляли? У Дилана вдруг возникло нехорошее предчувствие, словно что-то должно произойти, но он не знал, кого следует предупредить. Когда он уже решился было пойти к Димитрию, он увидел, как на дорожке появился еще один воспитанник, утомленный, очевидно, только что закончил пробежку. Внезапно из-за кустов выскочили те пятеро и набросились на него. Парень, сначала удивленный, выпрямился, занял боевую позицию и начал отражать удары. Как воспитанники осмелились напасть на одного из своих? Разве мог несчастный справиться с пятерыми? Неужели в замок проникли обитатели Хаба? Он слышал, что среди них было много хулиганов, которые не желали принимать правила Академии. По спине подростка пробежала дрожь, кожа покрылась пупырышками. Он прекрасно понимал, что даже если бегун и неплохо начал, то вряд ли ему удастся одержать победу. Дилан видел, как вокруг дерущихся стали собираться другие воспитанники, однако никто и не думал вмешиваться. Почему они не пытаются их разнять? Нет, зрители стояли молча, безразлично взирая на сражавшихся в ожидании исхода боя, словно завороженные спектаклем.