Дьявол в сердце - Анник Жей

Читая «Отче Наш», он поднимал руки к небу Ласкали ли эти руки женщину в другой жизни?

Больные заходили, выходили, толкая перед собой передвижные капельницы. Среди раковых больных были молодые, старые, черные, белые, мужчины, женщины, богатые, бедные. Одни были обречены, другие выкарабкаются. Кто занимался этим жутким отбором? Молились на немецком, на португальском, на английском, на французском, люди, по мере сил, претерпевали свои судьбы, Люк Вейсс был с ними.

Она впитывала его слова во время проповеди. Он произносил одни и те же слова со странной убежденностью. «Любите Господа превыше всего и любите друг друга — это заповедь заповедей», — говорил он. Тембр, темп речи, интонация, тесситура: голос Люка Вейсса был тем голосом, который Элка всегда хотела услышать. Ей даже показалось, что она уже слышала его в прошлой жизни. Когда она слушала Вейсса, пустота заполнялась, и ожидание вознаграждалось. Остальное делали черные глаза. Он закончил, глядя на нее. Незнакомая нежность охватила ее, нежность, пришедшая с другой планеты, нежность, о которой, быть может, она мечтала. Она упала на колени. Ладан, полумрак, пение успокаивали излечимых и неизлечимых. Искусство театра вело Элку от откровения к откровению.

Она поднялась и следила глазами за вереницей причастников, не осмеливаясь принять участие в том, что Вейсс называл «трапезой Господней». Приблизиться к человеку, приводившему ее в смятение, было слишком рискованно. Она могла споткнуться в проходе.

Уходя из церкви, она, подражая остальным, пожала ему руку и покраснела. Кожа их рук была родственной, он должен был это почувствовать. Но по нему было невозможно что-нибудь заметить. Он холодно ей кивнул, как бы не выделяя ее среди остальных. Однако, когда она обернулась перед дверью больницы, она заметила его настойчивый взгляд, направленный на нее. Эту настойчивость она объяснила тем, что он спрашивал себя, что она делает тут в воскресенье.

На улице Томб-Иссуар Элка посмотрелась в зеркало. Лицо ее было гладким, полным, тени исчезли, она казалась помолодевшей. Она стала что-то напевать, засунула свой протез в черный лифчик. Причесалась, кивнула Теобальду, который временно находился у нее и составлял защитительную речь.

Потом, в своей голубятне, где три кошки растянулись на словарях, она открыла свою писанину. Парижу было холодно, Париж продрог, она — нет.

«Это все моя невезучесть, — подумала Элка, — во Франции тридцать шесть миллионов мужчин, а мне нравится священник». Можно ли стать подружкой священника? Она решила поговорить со «Служителем всех». О смерти вообще и, в частности, о своей, которой она чудом избежала. Она чувствовала себя лучше. Это чудо не могло не заинтересовать священника. Если бы Вейсс не был кюре в Поль-Бруссе, она пригласила бы его поболтать в кафетерий. А священники после работы имеют право выпить кофе с женщиной?

«В Саду Ангел катил камень, Одетые в белое, мы вкушаем от древа жизни». Элка закрыла Книгу и задумалась. Потом она вымыла волосы под душем. Они отрастали, были шелковистыми. Это были волосы женщины, они блестели. В конце струя холодной воды окатила ее тело. Она посмотрела на дыру справа от сердца и почему-то поняла, что победит рак. Борьба еще, конечно, продолжалась, но Элка брала верх. Метастазы были убиты в зародыше.

Вирусом, вектором, нападавшим на больные клетки и излечивавшим их на расстоянии, был Люк Вейсс.

Она поднялась в свою голубятню, открыла тетрадь. На заре три голубя и ласточка зашныряли между крышами. «Ты видишь, Франк, я не забываю тебя», — написала она, глядя на розовеющее небо. Черная, Сиамка и Полосатый спали на коробках из Франс-Иммо. Она вспомнила о пунктирной линии вокруг своей груди, о последнем часе маленькой осужденной. Открыла «Силу колдовства» и улыбнулась, прочитав рецепт, который бы оценила Мод. Взять святой воды, в которой вымочили самшит на Пасху, и травы, собранные в Иванов день.

Она потянулась. Она проработала всю ночь. Надо бы прислушаться к доктору Жаффе, но как можно выходить и «общаться с людьми», когда дело с «Князем Мира» усложняется. Она пересчитала страницы, рукопись становилась все толще. Она перечла фразы Вейсса. «Нет абсолютно хороших людей, в каждом есть частица дьявола, нет абсолютно плохих людей, каждый, уверовавший в Любовь, может стать спасителем».

Спаситель, какое красивое слово, сказала она себе. У Вейсса были широкие плечи. Руки казались мощными. Ей нравилась его мужская грудь, она представляла ее сильной и с бледной кожей. У Вейсса было тело, обладавшее абсолютно всем тем, чего так не хватало ее собственному. Он был сильным, он будет нежным. Его мужественность бросалась в глаза, несмотря на ризу, епитрахиль и остальные пестрые тряпки. Она представляла его голым, под душем. Ее взгляд остановился на талии, опустился ниже. Отъезд камеры назад, потом наезд. Стоп-кадр. План зафиксирован. Не спеша поднимаемся снова к грудной клетке. У Вейсса все и везде было на месте. Желал ли он ее? Если да, то делал ли он то, чем она занималась без зазрения совести?

Луна светила так ярко, что Элка видела все неровности ее поверхности. Она почувствовала свою сопричастность к ее округлости. Все вдруг стало получаться у колдуньи.

Она прошла в комнату, кошки следовали за ней по пятам. Шорох падения Черной с кресла нарушил тишину. Этот шорох наполнял ее приятным чувством, ей очень не хватало бы этого уютного звука, не будь кошек. Все складывалось удачно, кошки были с ней. Элка аккуратно перешагнула через Сиамку и Полосатого, чтобы пройти в ванную. Она встала перед зеркалом и отбросила полотенце, глядя прямо в лицо своему раку. Грудь оставалась все такой же безобразной, но эта заря казалась настоящим утром, из тех, что бывали до безработицы и несчастий. «Ад отступает, ад далеко», — подумала Элка.

Да, у нее была только одна грудь, ну и что? Вейсс знал. Насчет всего, что касалось рака, отсечений, бубонов, Служитель всех был в первых рядах. Сколько отпеваний он служил в неделю, ангелочек? С раковыми больными и больными СПИДом священник жил в атмосфере абсурда, быстротечности, произвола. Совершенно точно он предчувствовал конец. Он знал боль наизусть. Он знал, что такое метастазы, труп, ампутация. Груди в его глазах не имели той ценности, какую они имеют в глазах большинства людей. Конечно, он был не против красивой груди, но больше, чем выживание грудей, его интересовало выживание души. Кровь, слезы, крики, страх: священник знал все признаки несчастья. Для него не надо было рисовать схему. «Смерть, где твоя победа?» — говорил он себе каждое утро.

Элка поняла, что ее так интересует в этом мрачном человеке. Они оба занимались одним и тем же каботажным плаванием по Стиксу. Цель их пути — побежденная Смерть.

Перед тем как уйти с улицы Томб-Иссуар, она взяла свой талисман: детскую фотографию Мод, наклеенную на открытку «Люк». Позже, по дороге в Вильжюиф, Элка посмотрела на свое отражение в витрине. Идти на мессу, как на любовное свидание, — это могло бы показаться кощунством, но не в том случае, когда ты «привидение».

Кресло, стиснутые кулаки, жгут, игла, ищущая вену и нашедшая ее. Покалывание, сердцебиение, кровь наполняет шприц. Медсестра протирает ранку, накладывает повязку. Я встаю, голова идет кругом. После анализа крови я звоню Люку Вейссу. На телефонном диске Поль-Брусса моя рука, все такая же опухшая и посиневшая. «Церковь, я слушаю», — блеет кто-то. Я узнаю дежурную служащую. Разочарованная, я предчувствую худшее.