В лесной глуши - Эухенио Фуэнтес

Девушка начала бледнеть, ее лицо выражало страдание, и Молина почувствовал, что надо закрыть рану пальцами, но все еще не осмеливался дотронуться до Глории, кожа которой каждой своей порой чувствовала боль. Вид крови пробудил в нем какое-то очень давнее воспоминание, ему страстно захотелось поцеловать рану и высосать из нее остатки земли, как обычно высасывают яд змеи. Снова взглянув в ее глаза, Молина заметил, что Глория доверчиво наблюдает за ним, словно маленькая девочка, которая покорно ждет, что взрослый человек чудесным образом избавит ее от боли. Он встал, сказав: «Нужно дезинфицировать рану», – и направился к машине, где в бардачке хранилась предписанная правилами дорожная аптечка. Молина поставил ее перед собой, торопливым движением открыл и достал пузырек с перекисью водорода и квадратную металлическую коробочку, из которой вынул два ватных тампона. Смочив их и поднеся к ране, он поднял голову и сказал: «Вам не будет больно, это всего лишь перекись водорода», – будто просил разрешения прикоснуться к ней, указательным и большим пальцами левой руки приоткрыть глубокий разрез и тампоном очистить его от пыли, соринок и черных катышков земли, прилипших по краям. Он снова взглянул на нее, ожидая, что Глория станет протестовать против обработки раны и боли, которую сулит дезинфицирующее вещество, но увидел лишь полное доверия лицо. Девушка принимала каждое его движение без малейшей жалобы, уверенная в надежности этих сильных загорелых рук, ловко обращавшихся с ее ногой, точно знающих, что нужно делать; она целиком отдалась ловкости его пальцев, которые лечили, будто лаская ее. Молина же со своей стороны заметил, как подрагивают ее сильные и гибкие мышцы. «Боязливая и прекрасная, как лань», – подумал он, восхищаясь ее кожей, чуть покрытой тончайшим пушком, слегка загорелой, без единого шрама и признаков варикоза. «Готово», – громко объявил он, увидев, что рана хорошо промыта. Затем еще раз поднял голову и подумал, что влажный блеск ее глаз вызван облегчением. На самом же деле он был вызван благодарностью.

А кровь тем не менее продолжала течь, хоть и не так обильно. С первого взгляда на рану было понятно, какая она глубокая. Он прикинул, что придется потрудиться не на шутку. Сук ладанника разорвал вену или второстепенную артерию. Необходимо было ее зашить, чтобы окончательно остановить кровотечение. Тампон здесь не поможет. А больница Бреды находится далековато, в двадцати минутах езды, причем по кочкам, то есть всю дорогу они будут непрерывно подпрыгивать на сиденьях. У него не было нужного опыта, чтобы зашить рану. Он никогда не накладывал швы человеку, хотя однажды видел, как его приятель зашивал рану туристу, слишком любившему поиграть с ножом. Молина же только с полдюжины раз зашивал раны оленям. Он знал, что технически разницы почти нет, что это лишь вопрос толщины кожи и размеров иголки, – тут нужна более тонкая, которую он вместе с ниткой хранил в аптечке. Главная же разница в том, что человек должен терпеть боль, а тот, кто накладывает швы, – быть готов эту боль причинять. В первый раз с того момента, как он заметил в бинокль ее падение, Молина замешкался. Он опустил руку в аптечку, и его пальцы нащупали чехол, где хранилось все необходимое. Там они и остановились в нерешительности. Ей будет больно, и она откажется от иголки с ниткой. Не стоит и пробовать. «Я не могу причинять ей страдания», – сказал он себе. Молина снова посмотрел на девушку и опять увидел в ее глазах готовность покориться любому его решению. «Я не могу остановить кровь. Нужно ехать в больницу. Пусть они там наложат швы», – сказал он, поднимаясь с колен, на которых так и простоял все это время. Егерь снял ремень и наложил жгут выше колена, стараясь как можно осторожней сдавливать доверенную ему мягкую и нежную плоть. Закончив, он застыл в ожидании. Наконец Глория оперлась на его плечо, и они прошли несколько шагов до его джипа.

Они добрались до больницы меньше чем за двадцать минут. По дороге он постоянно наблюдал за ней, видя, как она, бледная и ослабевшая, не выказывает ни малейшего страха и не просит вести машину аккуратнее. Она даже решила не останавливаться, чтобы Молина мог ослабить на время жгут – возобновить кровообращение в ноге. Глория сделала это сама. Из раны хлынула кровь, но сиденье не запачкала, потому что девушка подложила под ногу непромокаемый плащ. «Боязливая и прекрасная, как лань», – все повторял он про себя. Молина сам удивлялся своему поведению, ему казалось, он снова становится подростком. Словно какое-то колесико его внутренних часов, намагниченное близостью девушки, начало крутиться в обратном направлении и вернуло его в прежние времена, когда он еще не был таким черствым.

Привезя ее в больницу, он остался ждать снаружи. Глория появилась спустя полчаса. Ей действительно наложили несколько швов с местной анестезией и сделали укол против столбняка. Перевязанная рана теперь была скрыта вновь пристегнутой штаниной. Немного хромая, она вышла наружу и сразу увидела Молину. «Спасибо за все», – сказала она ему, протягивая руку, еще чуть бледная от потери крови, но даже более прекрасная, чем до происшествия. Он заметил, что они держатся за руки гораздо дольше, чем того требовала обычная вежливость. «Где вы живете?», – спросил он, по ее выговору поняв, что Глория не из Бреды. «В отеле „Европа“. – „Я вас отвезу“. Молина с предупредительностью старого и услужливого шофера открыл перед ней дверцу, и девушка села в машину. Остановившись перед высокой кованой решеткой, окружавшей отель, он почувствовал себя обязанным сказать: „Несмотря на этот случай, вы настоящий походник. Ни одна женщина не осмелилась бы пойти туда наверх одна“. „Спасибо еще раз“, – ответила она, польщенная, будто для нее много значили слова этого егеря. Затем они попрощались.

В течение долгих дней он хранил в памяти все детали той встречи. Ожидая от нее звонка, – может, она поинтересуется, как его зовут, или просто расскажет, как себя чувствует после ранения, – он начал думать, что, наверное, заслуживает не просто слов благодарности. Молина спрашивал себя: помнит ли она его? Понимает ли, что благодаря случившемуся он пересмотрел свою привычку требовать с людей их долги?

Не было еще и десяти утра, когда Купидо оставил машину на дороге и решил пройтись до места второго убийства. Два-три километра пешей прогулки, подумал он, пойдут только на пользу.

Размашистыми шагами Рикардо двинулся к цели, хотя здесь удобнее было бы проехать на джипе. Иногда над его головой сплетались усталые кроны сосен, скудно цедившие лучи ноябрьского солнца; кое-где ветки со стороны дороги были серыми от пыли, в то время как листва, обращенная в сторону леса, оставалась зеленой, – значит, за последние два дня мимо проехало немало машин. То там, то здесь он встречал знаки, запрещающие разведение костров или охоту, большинство из них были продырявлены пулями горе-охотников, не умевших попасть в бегущего оленя.

Несмотря на то что осень уже давно вступила в свои права, погода стояла хорошая, в безоблачном небе не было и намека на приближение дождя. Лес наполнился гомоном птиц, далеких от насилия и людских страхов. Достаточно было сойти с просеки и углубиться в чащу, где землю ковром устилали сухие листья, улитки и засохшие насекомые, чтобы очутиться в другом мире, куда не ступала нога человека. Всего несколько минут ходьбы, и вы оказывались в девственном и неизведанном месте, там было много зверей, которые скрывались от посторонних глаз, но все же оставляли какие-то знаки. Интересно, сколько людей схоронил этот лес? – спросил себя Купидо. Сколько краденого, сколько оружия спрятано здесь, сколько недоношенных младенцев, сколько важных улик? Лес проглатывает и хранит все, что ему по душе, и человеческие останки, которые так ненавидит море, всегда выплевывающее тела на берег. И возможно, оттого, что каждая эпоха, словно древний и жестокий бог, требует кровавой жертвы, чаща продолжает охранять свое одиночество и свою тайну. Приходящая время от времени смерть – это дань, необходимая, чтобы дети и дальше считали лес обителью чудовищ.