Тело Милосовича - Алексей Митрофанов

— Заслуги таких людей в другом, — говорил док тор, и подбородок его дрожал.

Перечисление заслуг заняло, слава богу, гораздо больше времени, чем изложение предыдущей мысли.

Болгарин Велко Велканов сказал наконец-то, чего все, по-моему, давно ждали: что Слободан Милосович был убит в войне с империалистическим Голиафом, но одержал моральную победу и повторил тем самым подвиг Георгия Димитрова.

— Милосович умер! Да здравствует Милосович! — жизнерадостно закончил болгарин.

Генеральный секретарь Сербской радикальной партии Александр Вукич ограничился тем, что зачитал заявление томящегося в гаагском застенке Воислава Шешеля. Я удивился, что Александр Вукич ни слова не добавил от себя. Радикалы вели себя удивительно сдержанно. Они, очевидно, понимали, что выступают все-таки на коммунистическом митинге, и держали себя в руках.

Этого никак нельзя было сказать о следующем выступающем, Константине Затулине. Он сразу заявил, что говорит здесь не только по велению собственного сердца (хотя это тоже, по всей видимости, не следовало сбрасывать со счетов), а по велению пославшей его партии „Единая Россия“, „которая представляет большинство в Государственной думе Российской Федерации“. От имени „Единой России“ он сказал, что в Гааге погиб великий сын Сербии.

— Вы знаете, мы хотели вылечить его в Москве, — поделился Константин Затулин с митингом, — и если бы он был им так уж нужен, он вернулся бы в Гаагу. Но они не дали нам такой возможности. Семья Слободана Милосовича в Москве, и если бы сегодня из-за каких-то постыдных политических игр здесь не нашлось бы места, где его похоронить, мы похоронили бы его в Москве.

Митинг слушал господина Затулина довольно осторожно. Этим людям, наверное, не очень нравилась мысль о том, что в их стране Слободану Милосовичу могло не найтись места. Речь Геннадия Зюганова понравилась им гораздо больше.

— Мы одолели фашизм, одолеем и сегодняшние напасти, которые обрушились на Сербию и Россию! Самый главный перекресток Европы — не Брюссель, запомните это! Нет, он в Белграде! Вы первые приняли удар новых глобалистов, и Слободан Милосович пал храброй смертью от их ударов! — уверенно говорил лидер российских коммунистов, и эта версия его смерти, мне казалось, на моих глазах становится канонической.

Сергей Бабурин был представлен как ратный друг Сербии, а выступал от имени и по поручению Союзного государства Белоруссии и России (как заместитель руководителя парламента этого сомнительного во всех отношениях государства), куда, как он припомнил, на правах третьей страны мечтала войти Югославия, ведомая господином Милосовичем.

— Воссоединения православных народов не произошло, — с горечью констатировал господин Бабурин, — и сегодня завершается великая эпоха Слободана Милосовича, последнего президента Югославии.

Под конец речи господин Бабурин заговорил, таким образом, необычайно здраво.

Митинг, продолжавшийся больше трех часов, завершился выступлением народной сербской актрисы Иваны Жигон, которая несколько раз признавалась в том, что ей душно (несмотря на то что одета она была, прямо скажем, довольно легкомысленно).

Гроб сгрузили обратно в „мерседес“ (когда это происходило, отчего-то упали все три сербских флага, стоявшие на пустой уже сцене) и повезли в Пожаревац, на родину Слободана Милосовича. Люди стали расходиться с митинга, и несколько десятков забрели на площадь Республики, где в это время шел митинг противников господина Милосовича. Собственно, сам факт проведения митинга на площади Республики подтверждал идею митингующих у здания союзной Скупщины, что Слобо жив. Подтверждал, несмотря на то что у людей на площади Республики в руках были разноцветные воздушные шарики — в знак радости от того, что он мертв.

Между хозяевами митинга на площади Республики и его гостями тут же завязалась схватка. Она была короткой, но бурной. Двоих пострадавших отправили в больницу. Тех, от чьих рук они пострадали, — в полицию. Справедливости ради надо сказать, что в полицию поехали в основном сторонники Слободана Милосовича. Так господин Милосович выиграл первую войну в своей жизни. Да и эта победа была пирровой, ибо из полиции их не выпустили и на следующий день.

Я тоже поехал в Пожаревац. Я хотел проводить господина Милосовича до самого его дома. Мне хотелось попытаться все-таки, так сказать, заглянуть ему в глаза. Я думал, что, может быть, хотя бы в Пожареваце крышку гроба, покрытую для надежности знаменем, наконец приоткроют и можно будет убедиться в том, что он на месте.

Дорога была свободна. До самого Пожареваца машин было крайне мало. На обочинах дороги стояли люди, ждущие кортежа. Их было не очень много, они встречались через три — пять километров, но они встречались. Они ждали и не знали, что „мерседес“ и еще несколько машин, которые проехали мимо них, — это и есть траурный кортеж. Они думали, наверное, что главная машина еще вот-вот проедет, что в микроавтобусе, может, венки везут, и хмуро и сочувственно махали на всякий случай каждой проезжающей мимо машине, в том числе и нашему такси.

Уже в Пожареваце я понял, что не все, кто собирался, доехали до дома Милосовича. Небольшой старенький памятничек у дороги был завален цветами и несколькими венками. Я увидел надпись на памятнике: „Александр Галич“. Сюда сложили то, что везли Слободану Милосовичу те, кто раздумал идти с ним до конца.

Я вдруг увидел, как возвращается его белградский Mercedes. Он шел порожним. Значит, гроб уже перегрузили. Я вышел из машины и побежал вперед. Через несколько минут я догнал процессию. Гроб покоился уже в другой машине — той же, правда, марки, но с пожаревацкими номерами. Я увидел в процессии многих из тех, кто был на митинге в Белграде. Трое детей в обмундировании с белыми то ли от холода, то ли от недетских переживаний лицами. Здесь же был их Че Гевара. Здесь же шли Геннадий Зюганов и Сергей Бабурин, от вида которых я за эти два дня устал больше, чем от Слободана Милосовича (тем более что последнего увидеть пока так и не удалось).

Чем ближе к центру города, тем больше людей становилось на его довольно тесных улицах. Здесь были десятки тысяч сербов. И здесь была давка. При мне из толпы вынесли двух женщин, потерявших сознание. Врач, который шел рядом с одной из них, был бледен больше, чем она, и так качал головой, что я понял: он ни за что не ручается.

В центре города процессия остановилась еще на один митинг. Гроб возили и носили по разным странам и городам уже несколько дней с остановками на митинги и прощания, и я думал, что хотя бы в родном Пожареваце Слободану Милосовичу удастся избежать этой участи. (Если он, конечно, был в этом гробу. Я ведь до сих пор, как и любой здравомыслящий человек на моем месте, не мог ничего с уверенностью сказать по этому поводу и поэтому вынужден каждый раз оговариваться.)

На митинге выступили почти все те же, кто выступал в Белграде. Исключением был российский генерал в отставке Леонид Ивашов, который читал свою речь на странной смеси сербского с украинским. Но и это не помешало мне понять, что Слободана Милосовича сгноили в натовских казематах новые фашисты. Новости для информагентств в выступлении Леонида Ивашова не было до тех пор, пока он не достал из кармана небольшую мягкую игрушку в виде сердечка с очень длинными руками и не сказал, что на ней ему в свое время расписался Слободан Милосович, „поэтому сердечко отправится в могилу вместе с гробом Слобо“ (а не с ним самим, не мог не обратить я внимание).