Черная башня - Луи Байяр

— Присаживайтесь, Эктор.

И та крохотная часть меня, которая заигрывала с идеей умолчать о новостях, немедленно сдает позиции. Поскольку, введя меня столь решительно в свое официальное окружение, Видок словно бы причислил меня к масонской ложе, членами которой были Ронкетти, Обэ, Фуше и Коко-Лакур. Теперь я тоже его человек.

И в такой ситуации для меня более чем естественным становится рассказать ему все, что я узнал от Папаши Время, а для него — выслушать это с видом духовника на исповеди, положив подбородок на сплетенные пальцы и время от времени отпуская краткие реплики по поводу той или иной детали. Когда я заканчиваю, он запрокидывает голову, словно бы заливая в глотку мою историю.

— Что ж, очень интересно, Эктор. Бьюсь об заклад, вы и не мечтали о таком выдающемся папеньке. А мой вот был булочником. А по призванию — скотиной. Лупил меня при каждом удобном случае почем зря. Но если по правде, — добавляет он, — то я при каждом удобном случае таскал у него деньги. Так что, по справедливости, мы квиты.

Он крякает. Его серые глаза становятся синими, как полуденное небо.

— Рассказать вам, чем я занимался, Эктор?

— Если хотите, — слабым голосом отвечаю я.

— Ах, вы так добры. — Расправляя плечи, он поворачивается к окну, в котором, словно в раме, виднеется церковь Сен-Шапель: вызолоченная солнцем, безупречная в своей красоте. — Вы ведь хорошо запомнили предсмертные слова месье Леблана?

— «Он здесь».

— Именно. «Он… здесь». С тем, кто такой «он», мы хотя бы начали разбираться, но вот что означает «здесь»? Казалось бы, такое простое слово, а пытаешься схватить его смысл, и он сразу же ускользает. Значит ли оно — «на той самой улице, на которой Леблан умер»? Вряд ли. А может, его следует истолковывать как «в Париже»? Признаюсь, так я вначале и подумал. Только самозванец-идиот станет укрываться в отдаленной деревушке. Умный человек поймет, что нигде не спрячешься надежней, чем здесь. Уж кому знать это, как не мне? Но тут я решил подойти к ситуации с позиций… глубоко преданного короне месье Леблана. И проклятое слово опять стало вертеться! Потому что для человека, подобного Леблану, который полжизни провел в ожидании возвращения Людовика Семнадцатого, это слово могло означать просто-напросто, — он делает выразительный жест руками, — Францию. Родную страну. В слезах ожидающую своего спасителя. Следите за моей мыслью?

— Конечно.

— И в этом случае если «здесь» означает «в пределах национальных границ», то полагаю, поле наших розысков существенно расширяется. Но кто знает, Эктор, возможно, Бог потому бросает нам эту кость, что считает нас добрыми христианами? Кем бы ни был человек, с которым имел дело покойный месье Леблан, — Видок хитро подмигивает, — он все еще не знает, что несчастный умер.

— Но ведь в газетах сообщают о таких вещах.

— Ах, я напомнил кое-кому о кое-каких услугах. Это называется свободный рынок. Пара операций — и вуаля! — в колонке местных новостей полная тишина. И заупокойной службы тоже не было. Тело по-прежнему там, где мы с вами его оставили. Не считая нас и баронессы, о смерти Леблана знают лишь его кредиторы, а они вряд ли станут поднимать шум. Побоятся за свои репутации. — Улыбаясь, он довольно складывает руки на животе. — Может, вы догадаетесь, почему я отказываю месье Леблану в подобающих христианских ритуалах?

— Чтобы посмотреть, не будет ли предпринята еще одна попытка вступить с ним в контакт?

— Очко в вашу пользу! — громогласно восклицает он. — Но что с вами, Эктор? Мой друг, вы неважно выглядите.

— Я не… не очень хорошо себя…

— И не спорьте со мной! Такое состояние лечится только одним способом. Переменой воздуха.

— Переменой?..

— Климата, вы абсолютно правы. Всего на пару дней, после которых вы вернетесь к своим занятиям.

— Прошу вас, я не… я понятия не имею, о чем вы.

Улыбаясь, он взмахивает руками, как дирижер:

— Эктор, мы отправляемся в путешествие!

Еще прежде я принял решение не спрашивать Видока, куда мы идем. И поскольку я человек слова (более или менее), то могу сказать лишь:

— Откуда вы знаете, куда ехать?

Он возвращает меня обратно, на начальные стадии расследования. С момента смерти Кретьена Леблана прошло всего три дня. Квартиру покойного обыскали, сантиметр за сантиметром, на предмет следов переписки с неизвестными лицами. Найдены были лишь блюдце, волан для игры в бадминтон, желтая перчатка без пары и программка из Ботанического сада — все покрыто толстым слоем пыли. День за днем офицеры бригады безопасности просматривали почту Леблана, вскрывая все конверты, однако приходили лишь неоплаченные счета.

Может, Леблан предпочел какой-то другой способ переписки? Он ведь был стреляный воробей, а потому осознавал, что осторожность не помешает. Например, у него могло оказаться доверенное лицо: не исключено, что почта поступала этому человеку, а он передавал ее Леблану. Но кто это доверенное лицо?

Если верить баронессе, это не она. Беседы с соседями по улице тоже не принесли плодов — похоже, он не имел ни близких друзей, ни даже знакомых, с которыми регулярно встречался бы. По своей натуре и образу жизни Леблан был человек одинокий, не любитель ни выпивки в компании, ни разговоров по душам. Прожив столько лет в Париже, он не оставил, по-видимому, следа ни в чьем сердце.

Нисколько не обескураженный столь скромными результатами, Видок еще раз обходит близлежащие кварталы, посещает кафе, винные погребки, парикмахерские, швейные ателье. Везде он задает один и тот же вопрос: не получает ли кто-нибудь почту на имя джентльмена, чья внешность соответствует такому-то описанию. Снова и снова он возвращается с пустыми руками.

Но однажды, когда он сидит за столиком в «Трех монахах», подкрепляясь котлетами и вином, его взгляд останавливается на некоем предмете с противоположной стороны улицы.

Предмет этот — не что иное, как женский манекен. Безголовый, со сладострастными формами, он дополняет собой композицию, основным элементом которой является красиво развешанная узорчатая парча.

В этот момент ум Кретьена Леблана открывается перед Видоком, как книга заклинаний. Вот место, которое никому не придет в голову связать с пожилым и одиноким человеком.

САЛОН МАДАМ СОФИ

Модные платья для первых красавиц Парижа

Он смело входит в приоткрытую дверь. Мадам Софи отсутствует, но из-за прилавка поднимается модистка по имени Эмили. Брюнетка, пухленькая и миловидная, с длинными ресницами — признаком легко воспламеняемого сердца. Когда Видок объявляет, что зашел за пакетом для своего дяди Кретьена, эти ресницы стремительно взлетают, словно бахрома на портьере.