Другая улица - Александр Бушков

И только метров через двадцать оглянулся: на всякий случай. Сам я ни с чем подобным не сталкивался, но ходили разговоры, что среди бездомных собак попадаются и бешеные, и вроде бы кого-то уже цапнула, хорошо, врачи вовремя отреагировали. Как это обычно бывает, никто сам не видел, но слышал от надежных людей, вот и поползли разговорчики…

Смотрю: ну черт знает что такое… По тротуару метрах в десяти от меня тащится, выдерживая дистанцию, не собака и не кошка, а словно бы ком тряпок или ветоши размером с человеческую голову. В нескольких местах лоскутья волочатся, движется совершенно бесшумно, никакого цоканья когтей…

Удивился я не на шутку. Остановился. Это тоже остановилось моментально, словно там отличное зрение и хорошая реакция. Расстояние меж нами небольшое, эта хрень прямо под фонарем, и без труда можно разглядеть, что оно больше всего похоже на ком темной, грязной, промасленной ветоши. Ничего общего с каким бы то ни было мелким животным, пусть даже перемазанным в грязи, со свалявшейся шерстью. Именно что ком тряпок, вот ведь какая штука…

Я, чисто по инерции, пожал плечами и пошел дальше. Оглянулся – оно опять тащится следом на той же дистанции, старательно ее держа. Остановился. И оно остановилось. Пошел. И оно следом. Что за чертовщина, непонятно. Но не сон же…

В конце концов развернулся – оно остановилось – и зашагал прямо к нему. Оно не ворохнется даже – лежит посреди тротуара ком ветоши, и не более того. Подошел вплотную, присмотрелся: точно, тряпки непонятного происхождения. Не особенно раздумывая, наподдал ногой, и эта хреновина улетела чуть не на середину улицы. Полное ощущение, что пнул изо всей силы комок тряпья. И летело оно, как комок тряпья, только лоскутья болтались.

Плюнул и пошел дальше. Пройдя совсем немного, оглянулся – оно опять на тротуаре, тащится за мной на прежней дистанции, лохмотья волочатся…

И вот тут-то понемножку начал подступать страх, очень быстро ставший вовсе уж невыносимым, показалось даже, что волосы под фуражкой шевелятся. Мать твою, я боевой офицер! Огни и воды прошел, в прямом и переносном смысле, и не боялся. А сейчас от страха так колотит, что сердце заходится, впервые в жизни со мной такое.

Именно из-за того, что это всего-навсего ком тряпок – но неведомо каким чудом тащится эта ветошь за мной по ночному городу, в совершеннейшей тишине, в безлюдье. У меня пистолет на поясе. Будь это псих с поленом, бешеная собака, даже голодный тигр из разбомбленного зоопарка – ничего страшного. При полной обойме и военном опыте. Но это самый обычный на вид ком тряпок, такого просто быть не должно, никак не должно, ни за что… Непонятное всегда пугает, а уж такое, которого категорически не должно быть…

Впереди показался патруль. Подошли, проверили ночной пропуск. Клятая тряпка все это время (я косился краем глаза) лежала на тротуаре как прибитая и не шелохнулась. Патруль на нее внимания не обратил: эка невидаль… Я им, конечно, ничего не сказал – черт-те что подумали бы…

Они пошли своей дорогой, я своей – и снова за мной увязалась чертова тряпка. Тишина, безлюдье, улица широкая, я заметил, что ускоряю шаг, чуть не бегу, а за мной, соблюдая неизменную дистанцию, бесшумно волочется этот ком ветоши…

Чувствую, дело плохо. Вот-вот сорвусь и наделаю каких-нибудь глупостей: или стрелять по ней примусь, или побегу, или стану искать помощи у очередного патруля. Нервы уже на пределе. Буквально трясет.

И тут, на мое счастье… Справа – длинный каменный дом, полуразрушенный то ли бомбами, то ли артиллерийским огнем. Крыша провалилась, от верхнего этажа почти ничего не осталось, рядом кучи битого кирпича, досок, прочего хлама, видно, что их сгребали с улицы, чтобы освободить проезжую часть.

Меня словно стукнуло: ага! Поспешил к ближайшей куче, покопался, выдернул подходящий брус – недлинный, но тяжелый. Чуть ли не бегом добрался до тряпки – она лежала смирнехонько, – примерился и шваркнул брус прямо на нее. Придавил как следует, только лохмушки по обе стороны торчат.

И пошел прочь, быстро, пока эта непонятность каким-то чудом не освободилась – кто ее знает, на что она еще способна… Достаточно далеко отойдя, оглянулся: лохмотья болтаются вовсю, прямо-таки лихорадочно, но не похоже, что она может освободиться, силенок у нее, видно, не больше, чем именно у кома тряпок…

Припустил я оттуда чуть ли не бегом. Избавился, никакой погони. Прошел еще километра полтора и оказался у своего дома. Не любитель пить в одиночку, но водку из шкафчика достал и стакан опрокинул. Спалось плохо, всю ночь доставали кошмары: как эта тряпка ползет вверх по стене, колошматится в окно, пролезает-таки в форточку и нацеливается придушить…

Прослужил я после этого в Вене еще месяцев восемь. И никогда больше не сталкивался ни с чем необыкновенным. И той дорогой больше никогда не ходил. И ни о чем подобном ни от кого не слышал – хотя я и сам тогда никому не рассказывал.

Что оно было такое, я представления не имею по сию пору.

Мой взвод в тот раз бросили в атаку десантом на броне. Дело не новое, пару раз уже случалось. Самое интересное – те чувства, что я всякий раз испытывал. Отчего-то, хотя был открыт всем пулям и осколкам – ну, конечно, от летящих спереди танковая башня все же заслоняла, – казалось, что ты так же защищен, как ребята в танке. Было ли так у других, не знаю, никогда не спрашивал. Главное тут было, чтобы танкист в задоре не крутанул башню, забыв про нас – были случаи, когда так и случалось, солдаты с танка кубарем летели…

Немцы сначала что-то помалкивали, обстрел начался, когда танки влетели на окраину. Пара снарядов разорвалась далеко впереди, а вот третий они положили слева, близехонько. Судя по тому что не было свиста осколков – фугас. Танку не сделалось ничегошеньки, а вот нас взрывной волной смело с брони, как крошки со стола. Хорошо еще, улица была немощеная, а то мог бы и убиться к чертовой матери. Но все равно, оземь приложило так, что дух вышибло, как говорится, памороки забило. Сразу и не поймешь, на каком свете…

И вижу: «тридцатьчетверка», которая шла следом, несется прямо на меня, так, что ясно: правой гусеницей она меня в аккурат по земле и размажет. Прямо на меня, как по линеечке. Свободно могло оказаться, что механик-водитель меня не видел вообще. Мало что ему там видно, когда люк закрыт. Уже много позже после войны, когда служил в Поволжье, я впервые в жизни побывал в танке, посидел на месте механика-водителя. Небольшая прорезь, в которую видно только то, что впереди. Притом что танк на тот момент был самый современный, «пятьдесят пятый». А в «тридцатьчетверке», был разговор, видимость и того хуже.

Одним словом, остались считаные метры, вижу, что мне хана, а поделать ничего не успеваю, ни времени нет, ни силенок, все еще от удара будто очумелый.

И вот тут что-то происходит! Все вокруг словно бы замерло, будто кинопленку остановили. Нет, не совсем уж замерло – но происходит все страшно медленно. Танк навис надо мной, грязный, темный, только траки сверкают, как отполированные. И двигается гусеница с черепашьей скоростью: медленно-медленно, этак по сантиметру, выползает сверху очередной трак, опускается вниз так неспешно, словно это и не танк вовсе, а асфальтовый каток на самой малой скорости…