Дневники и письма - Эдвард Мунк

Отдельные рецензенты пытались доказать, что идейное содержание этого фриза сформировалось под влиянием немецкой мысли и моего общения со Стриндбергом в Берлине; вышеописанные сведения, надеюсь, достаточны для того, чтобы опровергнуть это утверждение.

Само эмоциональное содержание различных частей фриза напрямую вытекает из переломной эпохи 80-х годов и возникло как реакция на преобладавший в те годы реализм.

Фриз жизни. Выставка в галерее Beyer&Sohn. Фотография. 1903

Фриз задуман как серия декоративных картин, которые в целом должны представить образ жизни как таковой. Сквозь них тянется волнистая линия побережья, за которым лежит море, вечно находящееся в движении, а под кронами деревьев разворачивается многообразие жизни, со всеми ее радостями и печалями.

Фриз задуман как поэма о жизни, любви и смерти. Мотив самой крупной картины – двое, мужчина и женщина, в лесу – несколько отходит от идеи остальных частей, однако без него фриз непредставим, как пояс без пряжки. Это картина жизни как смерти, леса, который питается мертвыми, и города, который вырастает за кронами деревьев. Здесь изображены мощь и плодородие жизни.

Замысел большинства из этих картин возник у меня, как уже было сказано, еще в юности, более 30 лет назад, но эта идея так захватила меня, что я с тех пор никогда ее не оставлял, хотя и не получал ни малейшего поощрения к продолжению этой работы, не говоря уже о каком-либо ободрении от тех, кто, казалось бы, мог бы быть заинтересован в том, чтобы увидеть всю серию собранной в одном зале. Поэтому многие картины из этой серии были с течением лет проданы по отдельности – часть в собрание Расмуса Мейера[98], часть в Национальную галерею, в том числе «Пепел» и «Танец жизни», «Крик», «Комната больного» и «Мадонна»; одноименные картины, выставленные здесь, – это позднейшее воспроизведение тех же мотивов.

Согласно моей задумке, фриз должен был быть представлен в таком зале, который давал бы ему подходящее архитектурное обрамление, так, чтобы каждая его часть занимала бы подобающее место, но не нарушала бы целостности впечатления; но, к сожалению, до сих пор так и не нашлось никого, кто вызвался бы осуществить этот план.

«Фриз жизни» следует также рассматривать в связи с оформлением университетской Аулы – он во многом предвосхитил эти работы и без него они, возможно, вообще бы не появились. Благодаря ему развилось мое оформительское чутье. Их также объединяет идейное содержание. «Фриз жизни» крупным планом изображает печали и радости отдельного человека, полотна же в Ауле – великие вечные силы.

«Фриз жизни» и работы для Аулы пересекаются в картине «Мужчина и Женщина», с лесом и золотым городом на заднем плане.

Серию нельзя назвать законченной, так как она все время находилась в работе, с долгими перерывами. Поскольку я работал над ней в течение долго времени, разумеется, она неоднородна по технике. – Многие из этих картин я воспринимал как эскизы и намеревался придать всей серии большее единообразие, лишь когда нашлось бы подходящее помещение.

Теперь я вновь выставляю свой фриз – во-первых, потому, что считаю его слишком хорошим произведением, чтобы о нем можно было забыть, а во-вторых, потому, что в течение всех этих лет он имел для меня, в чисто художественном отношении, такое большое значение, что я сам хочу видеть его целиком.

Отвечая на критику

Никому невдомек, что значит название «Фриз жизни» – но соль ведь не в названии. Откровенно говоря, когда я пишу картины, о названии я думаю в последнюю очередь, и обозначение «Фриз жизни» понадобилось мне скорее для того, чтобы намекнуть на содержание, – чем для того, чтобы исчерпывающе описать его смысл.

Само собой разумеется, что я отнюдь не намеревался передать в нем целую жизнь.

Фриз выставлялся в Берлине в 1902 году под заголовком «Из современной душевной жизни». Под тем же названием он был выставлен в Кристиании в зале «Диорама» в начале века.

Но никто толком не понял, что эти работы являются частью единого фриза.

Эти многострадальные картины, которые после 30 лет флибустьерских скитаний, словно потерпевшая крушения шхуна, с которой смыло половину оснастки, наконец обрели своего рода гавань в Скёйене[99] – и они вряд ли подходят для того, чтобы быть представленными как готовый фриз.

У меня, конечно, на эти картины было много планов. Я также представлял себе, что в доме, который им надлежало бы украсить, должно быть много комнат. Тогда картины о смерти можно было бы повесить в небольшой отдельной комнате, как фриз или как большие настенные полотна.

Разве нельзя себе представить, что они могли бы украсить комнату, выполненную в приглушенных тонах, звучащих в унисон с картинами, и разве нельзя вообразить ту связь, которая возникла бы между этим пространством и фризом с мотивами побережья и леса, которыми была бы оформлена соседняя большая зала. Разумеется, отдельные картины можно было бы использовать как панно, другие же – как декоративные наддверные элементы.

Я думал также и об ином решении. Написать фриз в очень крупном формате и провести мотивы побережья и леса сквозь все его части.

Много пишут о том, что картины диссонируют друг с другом, что они выполнены в разных техниках. Неприятно поражает высказывание критика из газеты «Верденс Ганг» на этот счет, после того как я уже дал соответствующее разъяснение в каталоге.

Ведь это же всем очевидно. О том, что я намеревался приспособить и в целом переделать эти картины под то пространство, которое они должны были бы украсить, со всей ясностью написано в предисловии.

Для меня было бы ошибкой довести фриз до конца, прежде чем для него нашлось бы определенное помещение и прежде чем в моем распоряжении оказались бы средства на его завершение.

Я не могу взять в толк, каким образом критик, который является к тому же и художником, не может увидеть связи между картинами этой серии. Ни малейшей связи тут нет, утверждает он.

Половина этих картин соединены такой крепкой связью, что они с величайшей легкостью могут быть сведены в единую длинную картину. Картины с побережьем и деревьями – в них возникают одни и те же тона – а общее звучание задает летняя ночь. – Деревья и море задают вертикальные и горизонтальные линии, повторяющиеся во всех картинах, а побережье с человеческими фигурами дает волнообразное звучание живой жизни – яркие цвета образуют созвучия, эхом отдающиеся во всех картинах. На самом деле эти картины по большей части представляют собой заметки – документы – наброски – сюжеты.

И в этом их сила.