Хроника его развода (сборник) - Сергей Петров

Сидит за столом лысый толстенький человек, ножками болтает. В коротких пальцах-сардельках сигарета тлеет, две пачки «Marlboro» на столе. Похабщину всякую думает.

– Приказываю тебе, Андрей Павлович…

– Что именно?

– Трахни вон ту, в кожаных штанах!

– Разрешите выполнять? – спрашиваю.

– После работы, Андрюшка…

Проницательный, полагающий, что знает всю подноготную своих подчинённых, он убеждён, что я развратник.

– Знаю я тебя… Кот!

Еле сдерживая улыбку, я бросаю взгляд в приоткрытую дверь приёмной. Там сидит секретарша Юля. Ей двадцать пять лет, у неё высокая грудь и красивая длинная шея.

– Прекрати, Андрей Павлович, ну прекрати…

– Да что прекрати-то, Сергей Петрович?

– В рабочее время…

Сергей Петрович был убеждён, что у нас с ней секс. Причина случайная: начальник часто видел меня, эксплуатирующего ксерокс в приёмной. А когда Сергей Петрович наблюдал, как Юля ксерокопирует, принимая бумажки из моих рук, остаётся только догадываться, сколь мощным в его голове был взрыв сексуальных фантазий и чем он занимался в своём кабинете после гневного хлопка дверью.

– Держи себя в руках, Андрей Павлович…

Мне оставалось тупо помалкивать и сдерживать праведный гнев. Ведь Юлю, красивую и высокогрудую, трахал не я, а Диман.

…Так что напрасно меня подозревали в сексуальном терроризме. Бывали случаи, конечно, но это только когда я один, без, так сказать, спутницы жизни. Демонстративно легко и без обязательств. Эксперименты, ничем не окончившиеся эксперименты, сути моей не поменявшие.

Однолюб я. Как влюбляюсь в одну, так все остальные перестают для меня существовать как класс. Так и с Ириной было поначалу. И с Лерой.

Но не верят многие, не верят. Хотя кто не верит, собственно? Вспомнить пытаюсь. Не могу вспомнить ни одного конкретного человека. Думаю, наверное, что многие не верят. Или не верит. Одна не верит. Словно образ новый рисую. Будто люблю я кого-то, а она мне не верит. Кто ты? Что за чудное создание неверующее? И почему ты не веришь мне?

Но нет вопросов на мои ответы. Откуда им появиться?

Плевал я на вашу Любовь, мать её фашистскую.

Сегодня позвонил Егор и спросил:

– Папа! Так ты правда с Лерой решил расстаться?

– Да. Правда.

– Правильно.

– Почему?

– Потому что – свобода. Я свобо-оден! – запел мой сын.

Вот он – единственный человек, кто меня понимает.

Тянутся колючей проволокой эти дни. Февраль, март. Болел я в марте, аккурат в революционный женский праздник.

Работа – дерьмо, и дома fuck, лишь «Фейсбук» по-прежнему – друг мой и помощник.

И всё же я стараюсь не индульгировать. Усилия над собой делаю, трудно мне, но делаю.

На столе передо мной – записная книжка. Я выписал самые нужные фамилии. Напротив фамилий – телефоны. Эти люди должны мне помочь, я не хочу возвращаться в Москву на пустое место. Кому-то из них помогал я. Кто-то просто хороший знакомый. Кто-то – друг. Должно, должно что-то выстрелить.

Я начинаю.

Кораблёв И. А. Хороший парень. Мы с ним вместе в командировку ездили, в Новосибирск. А потом, год спустя, когда я был с проверкой в одном месте, выяснилось, что в месте этом самом работал его брат. В Москве находилось место. Хорошее, сытное.

– Палыч, не лютуй там, ладно? Он только-только работать начал.

– Ладно, – говорю, – не буду.

Помог я Ване Кораблёву. Теперь, может, он поможет мне?

– Привет, Ваня!

– О, Андрей Палыч! Сколько лет, сколько зим!

И тут начинается бред сивой кобылы. С моей, разумеется, стороны. Чёрт знает что начинается. Я излагаю суть проблемы и представляю, как человек, держащий трубку за Уралом, с той стороны, меняется в лице.

Уехал в другой город. Женился. Не прижился. Работа – дерьмо собачье. Ребёнок скучает. Нужно возвращаться обратно.

Я произношу всё это, и мне ужасно неловко.

– Ну, да. Ну, да, – бубнит Ваня, – ситуация…

– Поспрашивай, может, в твоём отделе место появится?

– Да мне и не у кого спросить, Палыч. Я же тут никого не знаю.

Теперь моя очередь измениться в лице. Человек работает в Конторе два года. До этого он работал где-то здесь. Или в Кургане, или в Челябинске. Кто-то его позвал в Контору. И он никого не знает.

Далее.

Игорь Касьянов. Игорюша! Друг мой, он в Тамбове когда-то следователем в прокуратуре работал. Мы познакомились на почве любви к року. Встретились осенним промозглым воскресеньем в магазине, известном в узких тамбовских кругах как «Букс». Книги, короче. «Книги», «Books» и прочие языковые версии лучшего подарка всех времён и народов до сих пор украшают белую стену одного из зданий по улице Интернациональная. Сейчас, по-моему, там жрут. «Пицца» сейчас в этом заведении. А тогда, в бездуховные девяностые, там торговали книгами, пластами, CD-дисками и кассетами. Сидели два прикольных чувака, то пьяными были, то обкуренными. Сидели и несли людям рок-культуру.

Игорь был поражён, увидев меня там. Мент и рок – сами понимаете. Прокурор и рок, кстати, тоже.

На радостях мы отправились к нему домой и стали пить водку, слушая Гребенщикова…

В 2005 году Игорь тоже перебрался в Москву и занял пост директора правового департамента одной из строительных компаний. Неужто я каким-то, мать его, юристом не смогу работать? А ну-ка…

«Привет, Игорёк», – пишу в «Фейсбуке», ну, и та же песенка. Так, мол, и так. Женился, не прижился…

«Ужимаемся, Андрюха. Кризис».

Другим звоню, другим пишу.

– …А зачем ты уезжал? Кризис сейчас. Никуда не устроишься.

Зачем уезжал? Это самый добрый вопрос. В кавычках. Как там орал Груздев в «Месте встречи изменить нельзя»? Вы же наповал меня бьёте этим вопросом!

Воображение моё разыгрывается. Поднимается перед глазами растяжка красного цвета, ползёт вверх. Такая, что в советские годы на демонстрациях вывешивали. И – буквы цвета мела, печатные. «ЗАЧЕМ ТЫ УЕЗЖАЛ, ВЕТРОВ?».

Иногда я тону в её взгляде. Он полон ласки, этот взгляд, море её там разлито.

Как может всё это сочетаться в одном человеке, думаю я, агрессия и доброта?

Она называет это несдержанностью. Я квалифицирую как хамство.

Любовь несёт разрушение. В моём случае первой мишенью стала семья. Шарахнула пушка, не промахнулась. Прямо в крышу угодил снаряд, и разлетелось всё к чёртовой матери. Хлипенький был домик, наверное. Да. Но всё-таки он был.