Хроника его развода (сборник) - Сергей Петров

– Ну да, – мямлит он. – Здесь я, наверное, не прав. Но… Мне просто сказали, приказали… Я не хотел причинять вам конкретного вреда… Так, думал, премии лишим, и всё… Просто этот файл. У него название «мать фашистскую»… Я подумал – экстремизм. Призывы к ненависти…

– Ненависти к кому? К матерям? Или фашистам?

– Ну…

– Какую характеристику вы составили на меня для Конторы, Антон?

Антошка нервно поправляет очки.

– Не очень…

– Покажи мне её…

Антошка тревожно смотрит на дверь, потом на меня, потом на иконку.

– Ладно, – шепчет он.

Несколько «кликов», и из принтера выкатывается характеристика.

– Я сначала нормальную написал, но меня попросили переделать…

…поручения выполняются не в срок. Отношения с коллегами и руководством натянутые…

Быстро пробегаю текст.

…поступил на службу тогда-то, уволился по собственному желанию…

Ничего страшного, в общем, конкретики они не приводят. Да и какая тут может быть конкретика? Она была бы при наличии выговора, например. Выговора за то, в чём меня обвиняют. Но нет выговоров. И я всё легко могу объяснить в Конторе. Было бы желание выслушать мои объяснения.

– Документы уже отправлены в Москву?

– Не знаю. – приложив руку к сердцу, выдыхает Антон.

– Что ещё будет туда направлено?

– Я не знаю. Честно не знаю, Андрей Павлович…

– Бывай, Антон.

Я прохожу по кабинету, тяну на себя дверь, оборачиваюсь.

Пустыми глазами Антон смотрит на иконку. Губы его шевелятся. Condom Антон.

В руке моей обходной лист. Отдел кадров, материально-хозяйственный отдел, зачем-то поликлиника. Один из конечных пунктов – секретариат.

– Как же, как же, – качает молоденькая начальница головой, волосы у неё такие красивые, белые, шея длинная, верхние пуговки сорочки провокационно расстегнуты, видна мне сверху (я стою, она сидит) красивая грудь, – вы так недолго у нас поработали…

– Да, – соглашаюсь я, – недолго.

– Года не прошло, кажется.

– Не прошло.

– И куда вы теперь? Обратно? В Москву?

– В Москву.

– У вас взгляд такой задумчивый. И, кажется, грустный.

Взгляд невесел, это точно. Но весьма находчивым оказывается мой взгляд. Не думай только, что это из-за столь быстрого отъезда, из-за упущенного времени, чтобы позабавиться с тобой или просто сходить в кино. Хоть и могли бы чисто теоретически, ох, могли бы, но нет. Лежит просто на краю стола бумажка формата «А4», и вижу я напечатанную на ней фамилию. Свою фамилию.

Я не помню, как зовут молоденькую начальницу. Чёрт-те что. Не выходить же мне в коридор и не смотреть на табличку кабинетной двери? Год, почти год работал здесь. Всё как в тумане. Не знаю никого.

Невозможно различить содержимое письмеца. Лежит он под бумажной стопочкой, треть листа выглядывает.

– Я прочитаю эту бумажечку, милая девушка? – спрашиваю вежливо, придавая голосу умеренно-эротические интонации.

– Ну, – загадочно улыбается она, – это же документ, так сказать. Официальный…

Уверенно беру её руку и галантно целую.

– В Москве вы будете почётным гостем.

Девушка смотрит с надеждой.

– Ах…

Документ я уже вытянул другой рукой.

Читаю. Вот оно что, оказывается. Никому ничего не отправим, значит? Лера, Лера. Зачем же ты нервируешь меня? Почему не слушаешься?

«…в отношении Ветрова А. П. проводилась служебная проверка по факту нарушения антикоррупционного законодательства, но в связи с увольнением последнего она прекращена».

Характеристика, что у Антошки вычитал, ещё бумаженции какие-то неопасные.

Всё-таки квакнули, подлецы. Хоть и в подробностях не расписали. Сор не вынесен, но совочек с ним продемонстрирован из приоткрытой двери. Скверно. Я ведь знаю нравы Конторы. Управление кадров, оно непременно заинтересуется, что это за проверка такая. Антикоррупционное законодательство, мать её. Если формально подойти к этому, то неуказание достоверной информации в декларации – повод отказать в трудоустройстве, вспоминаю я вновь. А мне так непривычно быть безработным.

Подмигиваю девоньке.

– Россия, – говорю, – вас не забудет.

По-прежнему ласка в твоих глазах. По-прежнему надежда. Я до конца не пойму, наверное, этой надежды. Признание неправоты? Или желание себя обезопасить? В глазах родственников, в глазах тех, кто окружает тебя на работе. Есть муж, мол, состоявшаяся я, всё нормально. Просто ему предложили другую работу, и скоро, очень скоро он заберёт меня и мою дочь в Москву.

А когда-то ты сама раз пять говорила, что со всем этим пора завязывать, и когда я устал от твоего напора и сказал: да, пора, ты молвила: совсем другое я имела в виду.

Что это? Блеф? Да, я помню, ты говорила, это обычный бабский блеф, желание пробудить у меня что-то вроде ревности, страсти к борьбе.

Но блеф – не моя история. Я могу блефовать в эмоциональном поединке с противником. А ты мне, как ни крути, не противник. Да и я не баба и методами вашими не владею. Блеф – это провокация. Провокаций должно быть в меру. Я ничего не могу поделать с собой. Ты показываешь мне, что готова ко всему, что будешь терпеть моё разгильдяйство, сидение за ноутбуком по ночам, мою любовь к вину, моих друзей, всего-всего меня. Но терпеть и принять – всё-таки это разные вещи.

Мне трудно прощаться с тобой. Я всё же любил тебя, и это не было игрой, как может показаться. Ни хера себе игрушки – бросить всё, перелететь за Урал, превратиться не то чтобы в провинциального чиновника, а в жалкое подобие его, ради тебя, любимая, ради тебя.

Ты требовала полного и безоговорочного подчинения, сама даже не осознавая этого. Так бывает. Представляешь?

А во мне кипит кровь жителей донских степей, несмотря на внешнее спокойствие. Во мне тлеет надежда на то, что я – из ряда вон. Вон из среднестатистического ряда. Писатель, творец, философ.

…Спасибо тебе, что довезла меня до аэропорта, но слёзы твои напрасны, как бы ни был я сентиментален, я не верю в них.

Я ухожу. Ухожу навсегда. Багажная зона, телефон, что подарен тобой, ловит твоё эсэмэс: «Андрюша, я люблю тебя».

Не люби, хочу написать я. Не люби, это напрасно. Но я не хочу обижать тебя. Ты, конечно же, ожидаешь чего-то адекватного. Конкретно адекватного, вернее. И я люблю, мы будем вместе, я всё осознал!

Но нет. Я осознал, и осознал давно, что вместе мы не будем никогда.