Гранд - Януш Леон Вишневский

Любовь могла примерно предположить, что ее ожидает, когда она всем объявит о своем решении.

Максим, ее друг, такой настоящий, еще с садика, ныне театральный режиссер, художник и поэт, спросит, находится ли этот отель в Кракове, и, не дожидаясь ответа, начнет вспоминать Выспяньского, Мрожека, Шимборскую и Пендерецкого.

Никита, гениальный физик с собственной Вселенной в мозгу, влюбленный в нее со второго класса, жуткий романтик, который покидает свою лабораторию в Академгородке только для сна, поездок в Европейский центр ядерных исследований в Женеве и чтобы приехать к ней, когда она его приглашает, скажет, как всегда: «Я буду скучать по тебе». А потом напьется с тоски в дым и до конца вечера уже не скажет ни слова.

Настя, неудавшаяся артистка, на вопрос о месте работы отвечающая: «Работаю в “Газпроме”, но на четверть ставки и занимаюсь только газом», хотя на самом деле пашет там, как раб, на трех ставках, воскликнет с нескрываемым изумлением: «Люба, откуда в тебе столько смелости?!» А Тамара, ее любовница – потому что Настя лесбиянка, – будет снова страдать от ревности и зависти и допекать ее вопросами: «Нет, правда?! Ты? С двумя высшими образованиями? Уборщицей? Ты опустишься так низко, что будешь носить в прачечную испачканные спермой простыни со всех этих кроватей?!» А Люба тогда – не давая себя спровоцировать, как и всегда, – прочитает (со слезами, потому что уже немножко пьяненькая), разумеется, по-польски, стихотворение, которое недавно нашла в интернете в чьем-то блоге и которое ее восхитило, взволновало и растрогало:

Согласно стандартам,

минимум десять комнат,

чтобы в каждой их них можно было

нарушить хотя бы одну из заповедей

или лучше – несколько сразу,

на последнем этаже,

поближе к Господу Богу,

без угрызений совести, но само собой —

с пятизвездочным отпущением грехов

и вопросом, почему

он позволил лично, чтобы сначала вдвоем,

а потом – опять в одиночестве.

У Господа Бога

усталые глаза.

Он должен следить,

как бы не ошибиться

при раздаче

ключей от комнат,

и еще убирать покои:

от кусочков вранья,

от остатков любви.

А сильнее всего у него мерзнут руки,

когда он касается постели,

которая помнит ДНК

одной-единственной слюны.

Тогда он закрывается в номере

с видом на небо,

чтобы не видеть вины,

и молится

с такой же силой,

с какой хочет достичь

так называемого совершенства[3].

И тогда Никита пробудится от своего молчания и несколько раз вздохнет, а Тамара скажет, что «польский просто отвратителен», но это будет неправда, потому что, даже если бы стихотворение было прочитано по-французски, оно все равно было бы «отвратительно», хотя Тамара и утверждает, когда не находится во власти своей болезненной зависти, что «на самом деле вся культура корнями уходит во Францию». Леонид, скорее даже фанатичный, нежели ортодоксальный в своей приверженности церкви, крайний русский националист и в то же время необыкновенно талантливый композитор, прекрасно играющий на пианино, в свою очередь, страшно возмутится и произнесет: «В Польшу?! Боже милосердный, смилуйся над нами! Да ты там не выдержишь долго, Люба. У закомплексованных поляков русофобия записана в каждом гене. У них Россия виновата даже в том, что Христа распяли. Половина из них считает, что Христа распяли потому, что он был поляком. Этот народ, наверно, самый большой антисемит в Европе. Им кажется, что наша Красная армия их не освободила, а наоборот, лишила свободы. Поляки просто зациклены на своей якобы исключительности. Все, все до единого должны на какое-то время оказаться запертыми в дурдоме. И ты хочешь туда, к ним? Ты убежишь оттуда, Люба, быстрее, чем сейчас тебе кажется, тебе обрыднет польская притворная демократия. И вообще разве можно прожить без России?!» А она ему тогда ответит, что «Россию можно взять с собой в самолет, а жить при этом можно где угодно. Россия всегда внутри тебя. И ты, Леонид, как истинный россиянин, должен это знать…»

Все это она услышит после третьей бутылки армянского коньяка, что в Сибири по большому счету вообще не считается. Правду в Сибири говорят только после седьмой бутылки. И то не подкрашенного коньяка, а чистейшей как слеза, холодной водки.

* * *

Горничной она стала не сразу – довольно много времени прошло.

За визой ей пришлось ехать поездом в Москву – почти три с половиной тысячи километров в одну сторону, то есть больше сорока семи часов езды. В Новосибирске, третьем по величине городе России, нет польского представительства. Есть болгарское, немецкое, даже киргизское, а вот у богатой Польши на это денег не хватает. А может быть, это вопрос, связанный с польско-сибирской травмой. Люба не была уверена. В любом случае, долгая дорога имела одно преимущество – Люба наконец прочитала Конвицкого, которого каким-то странным образом почти не разбирали на занятиях. Она выписала в библиотеке и взяла с собой в дорогу четыре его книги. «Малый Апокалипсис» показался ей излишне драматичным, неправдоподобным и слишком конъюнктурным. Да и вообще по-настоящему понравилось ей у Конвицкого только «Вознесение».

На свое рабочее место в Сопоте она заступила действительно в понедельник – только спустя два месяца после разговора с приятным французом, когда она развеселила и слегка взволновала этого молодого очкарика из отдела кадров. Первую неделю ей было позволено жить бесплатно в «Гранде», потом она переехала в маленькую комнатку частного дома на окраине города. Дом принадлежал старушке, муж которой много лет назад работал в отеле. О том, что старушка ищет квартиранта, Любовь узнала случайно, от одного бродяги.

Несколько дней после приезда она не могла спать. Новое место, все эти впечатления, чужая кровать, неожиданные приступы тоски по дому и к тому же – этот чужой шум волн за окнами. На вторую ночь, когда отель заснул и вся жизнь переместилась в его номера, она выскользнула незаметно в одном халате в окутанный темнотой сад. Там она сначала просто стояла и смотрела в сторону моря, потом села на скамеечку и вынула сигарету. В какой-то момент она заметила странный огонек, который то гас, то снова зажигался в темноте. Преодолевая страх, она на цыпочках пошла к тому месту, где он брезжил. Подойдя поближе, она увидела склоненного мужчину, который в одной руке держал зажигалку, а в другой секатор. Он светил самому себе зажигалкой, а секатором подстригал кустики роз. Когда ветер задувал огонь его зажигалки, мужчина бормотал что-то себе под нос и зажигал ее снова. Она и не догадывалась, что в Польше садами при гостиницах занимаются по ночам – так, чтобы гости этого не видели. Она хотела было потихонечку удалиться и вернуться незамеченной в свой номер, но не вышло.

Мужчина повернул голову, несколько секунд смотрел на нее, а потом – как будто все это было абсолютно нормально – спокойно спросил: