Зимняя война 1939-1940 гг. - Гордон Франк Сандер

Пленные политруки должны были быть особо осторожными.

В вагоне, который прибыл в лагерь вчера, нашли задушенного другими пленными офицера. «Теперь мы с ним квиты, — рассказали пленные. — На фронте некоторые офицеры стреляли нам в спину, когда мы шли в атаку»».

Первоначально, как кажется, финские военные не хотели позволять прессе фотографировать их пленных, возможно, боясь спровоцировать уже опозорившийся Кремль. Возможно, финны не хотели навлечь репрессии на своих пленных. Но теперь фотографировать русских пленных разрешалось и даже поощрялось. Фотографии испачканных русских пленных с реки Кеми и Суомуссалми в их неряшливой, изношенной форме, с потерянным выражением лица, и такие же фотографии их товарищей, мумифицированных холодом, убитых не финскими пулями, а просто замерзших, шокировали мир и только добавили огорчений Кремлю.

Вместо гнева основным отношением к пленным было сочувствие с сильной примесью презрения — не по отношению к самим солдатам, а к варварской системе, что их породила, и которую они вроде бы «защищали».

В какой-то момент после мясорубки у Суомуссалми Кард Майдане, журналист из «Лайф», наткнулся на группу финнов, развлекавшихся с русским пленным. Его рассказ многое объясняет.

«Ходя вокруг пленного кругами, они угрожающе кричали, поносили его последними словами и угрожали ему ножами. Они били его ногами, и щелкали затворами незаряженных винтовок, целясь в него. Пленный был на грани истерики.

В тот момент в комнату зашел финский майор и призвал солдат к порядку. Он ласково успокоил пленного, прежде чем начать допрос.

Несчастный пленный рассказал, что он рабочий с молочной фабрики в Ленинграде, что у него жена и четверо детей. Его офицеры ему сказали, что они скоро войдут в Хельсинки. В этот момент финские солдаты в комнате начали хохотать и отпускать остроты. Майор успокоил их и продолжил допрос. Когда хохот утих, он мягко протянул руку с сигаретой.

Он сомневался, и затем вдруг заглянул финну прямо в глаза. Внезапно слезы потекли из глаз по грязному лицу и начали падать на его стеганую телогрейку. Все в комнате притихли. Майор мягко положил сигарету на край стола и опустил взгляд, как будто читая бумаги перед собой. Долгое время он отстраненно молча сидел, пока русский продолжал дрожать, размазывая слезы и грязь по лицу рукавом телогрейки».

Майдане, которого не покидали инстинкты фотожурналиста, спросил, можно ли сфотографировать пленного.

Майор согласился. Фотограф «Лайфа» извлек камеру и вспышку. Русский, который никогда не видел фотоаппарата, съежился и снова начал плакать. Попытавшись объяснить непонятливому объекту съемки свои намерения, Майдане все же сфотографировал его и задействовал вспышку, что снова вывело русского из равновесия: «Русский катался по полу с криками. Он упал на колени и схватился за стол, плача и что-то нечленораздельно крича по-русски».

И снова добрый финский майор пришел на помощь пленному, а его подчиненные пристыженно отошли в сторону.

«Майор вскочил и аккуратно поднял всхлипывающего пленного на ноги. «Мы не хотим тебе вреда, — повторял он успокаивающе, — мы только фотографируем тебя». Он взял мой фотоаппарат и подержал его перед мокрым лицом русского. «Посмотри в окошко», — он говорил с пленным как с ребенком.

Хитрые глаза русского шарили по комнате. Он медленно взял в руки мой фотоаппарат. Минуту он смотрел через видоискатель на меня и финнов, которые ждали, тихие и пристыженные».

Потом он понял: «Внезапно появилась тень улыбки, потом смех, и затем майор держал его за плечи, так как пленный сотрясался от смеха».

Бывшие мучители с облегчением рассмеялись. Один из них снова накинул одеяло на голову пленного, и его вывели из комнаты, ко всеобщему облегчению. Финский офицер сказал свое последнее слово. «Когда майор проходил мимо меня, он остановился, помялся с минуту и снова поднял на меня взгляд. Через плечо он жестко сказал мне по-английски: «Русские — свиньи!»».

Однако необходимо отметить, что появилась одна тревожная статья об отношении к пленным. 18 декабря «Нью-Йорк таймс» опубликовала неподтвержденные сообщения о том, что финны содержат русских пленных в больницах и важных правительственных зданиях, чтобы охладить желание Советов бомбить гражданские цели. Эту же статью перепечатала «Тайм». Однако доказательств этому нет.

В любом случае, даже если эти обвинения и имели почву под собой, это не остановило Кремль, который продолжал бомбить без разбора все подряд, а интенсивность налетов только выросла. Был налет на главный лагерь для военнопленных в Каяни — там содержалось большинство пленных из Суомуссалми. По правде, Кремль не волнует, вернутся пленные живыми или нет. Это нашло свое подтверждение после заключения мира, когда пятьсот из пяти тысяч русских пленных были расстреляны на месте после пересечения границы, а большинство остальных пропало без следа.

* * *

Финский народ, уже возбужденный результатом первого сражения при Суомуссалми, ничего не знал о битвах на дороге Раатте. Одной разбитой русской дивизии было достаточно.

А тем временем в первую неделю января 1940 года появилось большое количество ободряющих Финляндию новостей. Во-первых, иностранные добровольцы со всех сторон направлялись в Финляндию. 4 января «Нью-Йорк таймс» сообщила, что двести боевых финнофилов отправилась из Будапешта. В тот же день пришло сообщение из Осло, что отправилась первая группа из ста пятидесяти норвежских добровольцев. «Все исключительно хорошо одеты, в новой форме и специальной униформе для зимы», — писалось в газете.[6]

На следующий день вышла гротескная статья (через стокгольмское бюро) о том, что финский патруль на фронте у Салла наткнулся на отряд из ста пятидесяти русских солдат. Финны приготовились к бою, но поняли, что все русские замерзли насмерть.

* * *

Днем позже появились новости о том, что в Финляндии появился первый ас — Йорма Сарванто из 24-й эскадрильи, тот самый храбрый пилот, что пел серенады Марте Геллхорн, — сумел сбить шесть бомбардировщиков дальнего действия ДБ-3 за несколько минут.

В Европе появился первый ас, а у Финляндии появился новый герой. Все, казалось, складывалось в пользу Суоми. Затем, два дня спустя, появилась новая сенсация: на дороге Раатте была уничтожена советская 44-я стрелковая дивизия.

* * *

Вирджиния Коулс, прибывшая на замерзшую дорогу Раатте несколько недель спустя после сражения, тоже была впечатлена. И бесконечно подавлена.

«Наверное, красота утра повлияла на мое восприятие русского поражения, когда мы его увидели. Восходящее солнце пропитало снежный лед, а деревья, как валентинки из кружева, сияли розовым светом на мили вокруг. Идиллию пейзажа нарушал только сгоревший дом, затем перевернутый грузовик и еще два разбитых грузовика.