Прощай, пасьянс - Вера Копейко

Она знала, она чувствовала, хотя не было пока и быть не могло никаких признаков удачи, что все вышло как надо. До моей уверенности придется ждать не меньше трех недель. Надо забыть обо всем самой и заставить забыть Марию. Наиболее тягостное в жизни — ожидание, соединенное с чрезмерной надеждой.

Лиза посмотрела на лицо сестры. Оно горело, и не только от ожидания, но и от азарта, свойственного обеим. Лиза не сомневалась, что сейчас сестра видит себя в мужском платье, с пистолетом в руке.

— Дальше, дальше, — подгоняла Мария. — Что было дальше? Не тяни. Что посланник?

— Он был честен и горд. Ответ не замедлил прийти, Роже Варнье получил его незамедлительно. В нем было сказано: среда, утро, гора Монмартр.

— Гора-а? — Брови Марии сошлись на переносице. — А зачем забираться так высоко?

— Ты не видела эту гору, — фыркнула Лиза. — Одно название, это скорее холм близ Парижа. Монмартр покрыт виноградниками, полон неспешных селян. Простор и уединенность одновременно. Лучше места не придумать, особенно раннее утро.

Мне подали лошадей на рассвете, — продолжала Лиза. — Роже согласился стать моим секундантом и доктором. Он изучал естественные науки, кроме того, что слушал лекции Жискара. Ты ведь помнишь, что Жискар был еще и умелым лектором?

— Конечно, — кивнула Мария. — Вот откуда ты столько знаешь о физиологии.

— Да. Мы поехали. — Лиза отложила коклюшки и убрала белые нитки с коленей. — Никогда не видела такого утра, — вспоминала она. — А может быть, никогда не вставала так рано. Монмартр скрывался в пелене тумана, он словно дразнил — не найдешь, заблудишься, вернешься, не поедешь. Но мы с тобой хорошо знаем себя: решили — все равно что дали обет перед Богом. И если он не поразил нас громом за наши желания и намерения, стало быть, он нас благословил.

— Как ты правильно сказала, Лиза, — тихо заметила Мария. — Я думала примерно так же… Но не могла настолько точно выразить свою мысль.

— Я это сделала, значит, и ты тоже.

— Я рада, — прошептала Мария.

— Мы поднимались по твердой тропе, набитой множеством лошадиных копыт, утоптанной деревянными крестьянскими башмаками — сабо. Войдя в туман, как под бескрайний полог, я увидела, как наливается соком и набирает спелости виноград. Я остановилась и сорвала ягоду. Я хотела увидеть в ней зерна, но еще было рано. И ты знаешь… Ты знаешь, мне вдруг показалось, что ягода похожа на беременную женщину. В которой зреет зерно. Но его еще не видно. — Она повернулась к Марии всем корпусом. — Я вспомнила тебя. Я вспомнила наши разговоры с тобой. Мое обещание тебе. Ведь мы давно с тобой знали, чем наделил: Господь каждую из нас и чем обделил. Я вспомнила твой вопрос в тот день, когда Федор сделал тебе предложение. Ты спросила меня, можешь ли выйти за него замуж, не сделаешь ли ты его несчастным? Должна ли ты ему сказать, что заключил доктор? Открыть, что к тебе не приходят каждый месяц «гости», а это значит, ты не можешь выносить дитя?

— Помню, Лиза.

— И тогда я подумала, что если я на самом деле стану стреляться, то подставлю под пулю не одну себя, но и тебя и Федора. И того, кого я должна вам родить. Столько жизней взамен одной…

— Господи! — выдохнула Мария, выпуская работу из рук.

— Я приехала как раз в тот момент, когда мой противник подъезжал с другой стороны холма. Мы уже протянул руки друг другу для пожатия, как его конь мотнул мордой и задел мою шляпу. — Она засмеялась. — Что было дальше — не стоит и говорить.

— Нет уж, говори! — Щеки Марии стали цвета рубина, который был вправлен в другое кольцо, такое же, как сейчас сверкнуло на руке Лизы.

— Хорошо. — Лиза кивнула. — Слушай дальше. Посланник онемел, потом окинул меня взглядом и сказал: «Я не стреляюсь с дамами». «На какого рода сатисфакцию в таком случае я могу рассчитывать?» — не растерялась я. «На мою руку и сердце», — не задумываясь, бросил он.

— Ты кинулась ему на шею, — насмешливо проговорила Мария.

— Как же!..

— Но он-то наверняка так подумал?

Лиза покачала головой:

— Я не лишилась дара речи, между прочим.

— Я и не думала, — фыркнула Мария.

— Я сказала ему: мы с вами не знакомы.

— А он?

— «С такой особой, как вы, нет никакой надежды познакомиться по-настоящему, даже прожив вместе до конца дней» — вот что он сказал мне.

Мария расхохоталась, представляя себе сцену на Монмартре.

— А он? Что же он? Хорош собой? Умен? — сыпала вопросами Мария. — Впрочем, конечно. Глупец никогда бы не рискнул пойти на такой шаг. Предложить руку и сердце той, которая хотела тебе смерти… Это… дальновидный поступок.

— Я так и подумала, — согласилась Лиза. — Он, наверное, решил побеспокоиться о своей жизни. Одним врагом: меньше — не стану же я устраивать охоту на собственного мужа. А если я бросилась защищать Жискара, то став моим мужем, сможет рассчитывать на то же самое.

Сестры захохотали. Они хохотали с облегчением, как будто этим смехом отодвигали в прошлое вчерашнюю ночь.

— Так ты согласилась? — Мария хотела узнать все до конца.

— Я сказала ему, что я вдова. Что я в трауре. Что однажды я уже выходила замуж в трауре — по тетушке. А чем закончился этот брак? Новым трауром. Поэтому я не хочу больше выходить замуж в лиловом.

— А как ты была хороша в лиловом, Лиза! — Мария покачала головой. — Ну-у просто французская королева! Как это мудро, — продолжала Мария, — если в семье невесты глубокий траур, снять на время черное платье и надеть лиловое. Красивый траур для невест. А как хорошо было сделано твое приданое из лиловых материй. Больше всего мне нравилась ткань фиолетово-дофиновая.

— Да, она самая темная из всех лиловых. Только во Франции я поняла, почему она так называется.

— Почему же? Из-за французских дофинов, верно?

— Да. Они никогда не носили в трауре черное, а только фиолетовое, все лиловое, жирофле, сиреневое, гри-де-лень.

— Какие завидные есть на свете материи! — Глаза Марии азартно блестели. Было видно, что она все более отвлекалась от своих мучительных мыслей и сомнений. — Одни названия чего стоят — объярь или гро-муар, гро-гро, левантин…

— Я тоже их знаю, — вовлеклась в игру Лиза. — Марсе-лин, сатень-тюрк, бомб… Они все гладкие ткани. А как тебе затканные? Нравятся?

— Ты о пети-семе, о гран-рамаж? Известно ли тебе, что гран-рамаж здешние купцы называют «большой ромашкой»? Когда я услышала это от Федора, то чуть не досмеялась до икоты. Федор, должна тебе сказать, любит затканные золотом и серебром ткани. Хороши, говорит, и добротны. Сюда их тоже привозят, это турецкие и персидские ткани. Здешние люди ценят бархат с золотом и серебром. Наверное, они греют им душу. Посмотришь — лето перед глазами. Тепло, солнечно. — Мария умолкла, а потом спохватилась: — Что-то мы не о том. Отвлеклись. Так что же, вы даже не вынули свои пистолеты?