Прощай, пасьянс - Вера Копейко

Толпа не в одну сотню человек зашевелилась, загудела, ему казалось, что он тонет в ней, его закручивает, засасывает, как в воронке водоворота. Однажды он тонул, когда перевернулась лодка и его затягивало под нее. Сейчас происходило нечто похожее.

Первая мысль, которая пришла в голову Федору, — не дать Марии упасть. Руки сами собой потянулись к девушке и крепко обхватили за плечи. Он не понял как, но в его спасительных объятиях оказалась не одна Мария, но и ее сестра. Тогда Федор не знал, как зовут вторую. Просто сестра.

Их тетушка впилась ему в плечо, он чувствовал, как доха соскальзывает с него. Федор не противился.

Толпа напирала. Внезапно он почувствовал, как сестры потяжелели. Скамейка! Ее выбили у них из-под ног! Они теперь повисли на нем.

Сам не зная почему, Федор, отягощенный тремя женщинами, что было сил рванул влево. Он сделал это как раз вовремя, потому что через мгновение там, где он только что стоял, была куча мала. Люди падали, давили друг друга, переплетались руки, ноги, он слышал вопли несчастных, и эти крики подстегивали его. Тяжело дыша, он выносил свою добычу из настоящего вертепа. На миг мелькнула мысль об отце и брате, но тут же пропала, потому что рука его, сжимавшая худенькое тело Марии, горела так, будто он прикоснулся к раскаленному железу в кузнице, когда подковывал своего жеребца.

— Кто вы? — резко спросила женщина по-французски, поправляя черную пелерину у горла. Ткань загнулась, будто ухо гончей, подбитое ветром, подумал Федор. Она уже отпустила плечо Федора, твердо стояла на ногах, и привычная уверенность вернулась к ней тотчас.

— Тетушка, он русский богатырь, — ответила за него Мария.

Тетушка с некоторым недоверием оглядела незнакомца, который так вольно обошелся с ними, она готова была весьма резко высказаться на этот счет, но, бросив взгляд на то место, откуда их вывел, а точнее, вынес на себе незнакомец, пригасила свой пыл.

Марию поддержала сестра:

— Самый настоящий русский богатырь, тетушка.

Едва смолкли эти слова, как обе сестры, не сговариваясь, внезапно прижались губами к щекам богатыря.

Глаза тетушки сначала замерли, не мигая, потом ресницы ее слегка опустились, губы дрогнули в хитроватой улыбке.

Неожиданно для себя Федор получил в награду третий поцелуй. Он пришелся чуть выше того места, куда прикоснулись губы Марии.

— Считайте, что вы приглашены на обед, мой друг. Вы должны к нам прийти завтра. Ждем в шесть вечера. — Слова тетушки прозвучали чеканно. Она говорила таким тоном, которому не принято перечить.

Даже когда Федор сидел за столом в парижском доме тетушки, он не сказал бы точно, что ест. Серебряная вилка подносила что-то ко рту, наколотое ею на тарелке севрского фарфора. Хрустальный бокал содержал отменное вино. Федор поглощал крошечные пирожные с ароматом розы и корицы и чувствовал, как все его тело млеет… Но он-то знал, что точно так же вело бы себя его тело, если бы сейчас подали редьку с квасом. Он поедал взглядом только Марию.

А потом все перешли в гостиную, в которой стояли клавикорды и клетки с певчими птицами. Пестрые яркие создания, скорее всего это были канарейки, подпевали сестрам, которые играли по очереди на инструменте.

Федор думал, что в раю бывает именно так, он нежился и наслаждался, как и всякий грешник, на мгновение пробравшийся в рай. И как всякому, попавшему туда случайно, ему хотелось длить эту случайность вечно. Так как же ему устроиться?

Только одним способом — перенести такой рай к себе домой. А значит — заполучить Марию.

Мария Добросельская разрешила Федору писать ей письма. Она дала свой адрес в Москве, куда они вскоре с сестрой и тетушкой уезжали из Парижа. Могла ли она отказать спасителю? Конечно, нет.

Федор помнит, как он писал свое первое письмо Марии. Он сидел над листом бумаги с пером, размышляя, писать ему по-русски или по-французски. Как укорял себя за то, что слабоват во французской грамматике. Он все же написал ей первое письмо по-русски. Хотя и здесь у него были трудности — плоховато с точками и запятыми. Но потом он разрешил себе не мучиться и стал действовать как всадник на незнакомой дороге: то быстро гнал — ни точки, ни запятой, то придерживал коня — насаждая закорючки где надо и где не надо. Он был уверен, что сердце Марии прочтет все, что он хотел ей сказать.

Федор хорошо помнит и тот день, когда с газетами и журналами ему принесли письмо, написанное каллиграфическим почерком.

Первым порывом было поцеловать его. Он не противился своему порыву. Он приложился к каждой букве, вдыхая до головокружения аромат духов, тех самых, которыми пахло от нее в Париже. А потом Федор бессчетное число раз прочел письмо и положил в карман, поближе к сердцу.

Письма становились нежнее, наконец наступил день, когда Федор отважился написать о своих чувствах и надеждах Марии Добросельской, которую полюбил всем сердцем.

А потом полетел он в Москву на перекладных. Кони несли его так быстро, как только могли. По сотне верст в день, не меньше, приближая его к желанной женщине. Две с лишним недели пролетели мимо, и вот он уже на заставе, где полагалось каждому, кто въезжает в Москву или выезжал из нее, зарегистрироваться, уплатить пошлину, подорожный налог. Ему казалось, что служивые копаются дольше, чем он долетел от Лальска до этого места. Он было уже собрался в нетерпении «позолотить ручку», но все закончилось без того. Федор велел кучеру править по выученному и сто раз повторенному за длинный путь адресу. На Остоженку, дом с флигелем и белыми наличниками…

Федор хорошо помнит в кабинете Марииного батюшки только одно — он весь уставлен фолиантами. Федор скользил по ним глазами, но они были для него не более говорящими, чем огородный частокол. Пока он не наткнулся взглядом на одну книгу с деревянным корешком, обтянутым алым бархатом, и с золотыми застежками.

Он ее узнал. Потому что такая книга была у матушки. Евангелие. Весила она не меньше полупуда. Эта книга, был уверен он, и помогла ему обрести Марию.

С тех пор как он увидел сестер в соборе Парижской Богоматери, он молился каждый день. Жарко и страстно приникал он к Евангелию, никогда прежде с ним такого не случалось. Или просить было не о чем, или сам справлялся. Но теперь он читал страницу за страницей, он молил своего ангела о помощи. Чтобы полюбила его Мария точно так же, как он ее.

Может ли отказать ангел, если девушка носит такое имя — Мария? Не отвернулся от Федора Финогенова его ангел. Он славно потрудился.

Почему Федор не испугался своего купеческого звания? Почему просил руки Марии Добросельской так, будто не происходила она из известной московской семьи?

Да он про это и думать не думал, этот северный вятский молодец. Он хотел одного: получить ее, увезти к себе в огромный дом, выстроенный из лиственницы на века, и жить с ней там.

— …Прошу вас, проходите в гостиную. — Тоненькой ручкой, унизанной кольцами с изумрудами под цвет глаз, она указала Федору на кресло, обтянутое белой парусиной. Он удивился — не парчой или бархатом, а настоящей парусиной. Из той, которую кроят на паруса. Мария перехватила взгляд гостя и улыбнулась: — Это кресло нашего отца. Ему жарко на бархате. Он говорит, что, когда сидит на парусине, свежие мысли приходят скорее, они летят как на парусах. Причем самые свежие.