Чужая шкура - Дидье ван Ковелер

Приникнув к глазку, я различаю женский силуэт с непропорционально большой головой. Женщина мнется на пороге, то заслоняя, то пропуская солнечный луч, который мешает разглядеть ее черты. Мужчина на лестнице у нее за спиной спрашивает, есть ли кто дома. Вместо ответа женщина так молотит кулаком по двери, что я отскакиваю.

— Мсье Глен, вы здесь? У вас ванна течет, затопило квартиру снизу, я привела водопроводчика.

Я набрасываю плащ поверх трусов и отпираю. Консьержка косится на мой нелепый наряд, говорит, что она убирает квартиру у соседей внизу — они уехали на лыжный курорт, и знакомит меня с водопроводчиком, который спрашивает, принимал ли я ванну. Еще не проснувшись до конца, я отвечаю, что принимал, этой ночью; он с торжествующим видом кивает консьержке и идет впереди меня в ванную, сбивая на пути висящий самолетик и извиняясь.

— У вас есть смотровое окошко?

— Он всего две недели как вселился. И заходит редко.

— Потому-то раньше и не протекло: посмотрите на сифон.

— Ну люди, а? Тут ведь целый год никто не жил! А в декабре были морозы!

— То-то и оно… Где воду перекрыть?

— За раковиной.

— Поставлю ПВХ, и спите себе спокойно.

— Владельцу вообще на все плевать, он живет где-то в Южной Африке.

— Рад за него. Я бы туда не сунулся. Прокладки будем менять?

— Вот держите, вам почта пришла.

Привалившись к дверному косяку, в шоке от вторжения грубой реальности в мою придуманную жизнь, я машинально забираю у консьержки конверт со счетами за электричество. Прилипшая к нему почтовая открытка падает на пол. Мулен де ла Галет в чернобелом цвете в эпоху фиакров. Наклоняюсь, поднимаю, переворачиваю.

— Ну и ну! Это кто ж вам так запаял?

— Верно, кто-нибудь из ваших.

— Быть не может. Это аварийка, больше некому! Он, что ли, аварийку вызывал?

— Да он недавно здесь. Может, парень из агентства вызывал, когда квартиру показывал? Да, точно, в декабре, когда подморозило, ну и лопнула труба.

— Никогда не вызывайте аварийку: дерут в два раза дороже, делают паршиво и гарантий не дают.

На деревянных ногах я пячусь к креслу-качалке и падаю в него. Открытка без марки. Ее опустили прямо в мой ящик.

«Ну вот, не смогла устоять. Так и тянуло посмотреть на Ваш дом, угадать, какой свет у Вас в окне, за каким из окон Вы склонились над работой… До четверга я в Париже, у друзей (Л.Б.Гюйг, улица Леон-Гро, дом 12, XIII округ). Если вдруг захотите со мной увидеться, черкните словечко. Но только сначала прочтите мое письмо, если оно уже до Вас дошло. И тогда уже решайте, стоит ли нам видеться. Может, Вы предпочтете промолчать, и я вполне это заслужила своей непоследовательностью. Ведь я поклялась себе, Ришар Глен, не встречаться с Вами никогда. Иначе в жизни не посмела бы написать Вам то, что написала.

Вам решать.

Карин»

— Открывайте воду.

— Хорошо закрутили-то?

— Да уж я свое дело знаю, поверьте.

— Нет, я спрашиваю из-за той зануды снизу. Она еще устроит мне концерт.

— Короче, если труба под сифоном течет, придется взламывать пол. Будет она заново потолок делать.

Из-за черно-белой открытки с Мулен де ла Галет я просто впал в ступор. Я не очень-то верю в совпадения. Но волноваться глупо. Если она приехала в Париж гоняться за мной, если поджидала у дома девяносто восемь-бис по улице Лепик и видела, как я зашел к нам, в Мулен, если она из тех очумелых фанаток, что обвивают тебя, как плющ, и высасывают из тебя все соки, значит, я ошибся, и все, что я нагородил для нее — да, для нее, я осознал это теперь, когда свиданье стало возможным, — все напрасно. Тогда Ришар Глен больше не нужен, и пусть она даже раскроет, кто он на самом деле. Но вдруг она случайно приметила эту открытку на одной из витрин Монмартра? Или, еще лучше, специально выбрала для меня изображение нашей мельницы, потому что долго стояла, привалившись к ее ограде, и высматривала мое окно в доме напротив? Если уж она проявляет такую деликатность в своем нахальстве, так может, она просто поддалась порыву, столь неудержимому, что даже завзятые скромницы вдруг переходят от слов к делу, тогда ее предложение о встрече — тот самый повод, которого я ждал, он дает мне возможность разыграть мою роль до конца. И дело тут не в самой Карин. Даже если она красива, я не готовлю себя к любовному свиданию, и для меня не имеет значения, понравлюсь я ей или нет. Главное — я попытаюсь предстать перед ней в образе Ришара Глена и хочу, чтобы он совпал с ее представлением о нем. Меня прямо трясет от радости и нетерпения.

— Оно и лучше, раз хозяину плевать, тут все ломать надо. Вон — тоже течет, стояк не годится никуда. Оставлю ему свою карточку, пусть разберется со страховкой, и в четверг можно приступать. Воду я перекрыл: когда раковина будет нужна или туалет, пускай откроет, но потом обратно закрутит. А про ванну вообще может забыть. Ну, все, до четверга, значит.

Консьержка уходит вместе с водопроводчиком, обходя кресло, в котором я все еще перечитываю открытку, и бросая на меня косые взгляды. Вероятно, я ошибся насчет причины моих ночных терзаний: дело было не в том, что Фредерик никак не мог поладить с только-только приобретающим очертания своим двойником, но это Ришар Глен, у которого появилась своя мебель, пристрастия, переживания, не мог приспособить их под свою внешность, внешность известного всем литературного критика Ланберга из дома напротив. Я должен разъединить их, чтобы и дальше жить на два дома, и Карин предоставляла мне такую возможность и призывала не медлить с этим.

Не оставляя себе времени на раздумья, я хватаю свое вчерашнее письмо, меняю бельгийский адрес на парижский, потом распечатываю конверт и добавляю к своему «да» посреди листа еще три строчки в скобках, в которых сообщаю, что капусте не помешает расти в корзине даже Сократ и что я жду ее завтра, в среду, в шесть вечера в баре «У Гарри», на улице Дону.

Сердце стучит так, будто я рискую жизнью, заклеивая языком конверт. Кажется, я рехнулся. Устроить себе в этой квартире что-то вроде спасательной шлюпки и перетащить туда допотопную печатную машинку, чтобы возродить псевдоним, — это еще куда ни шло, но прикинуться благородным неудачником и обсуждать свой новый роман с юной бельгийкой в популярном среди литераторов баре, где меня не могут не узнать — значит попросту выставить себя на посмешище, переоценив свои силы. Но это возбуждает еще больше. Я примерно в том же состоянии, в каком был двадцать три года назад, когда с бухты-барахты уселся перед «Бразером-ЕР-44» и разом отбарабанил страницу, чтобы подсчитать печатные знаки и определить, сколько всего страниц мне предстоит написать.

Одеваюсь и выхожу. Раздумываю, стоит ли бросать письмо в почтовый ящик, что на углу, возле табачного магазина. Может, лучше отнести его самому в тринадцатый округ? Э-э, нет, это будет попыткой к бегству. Сейчас у меня свидание с моим отражением в зеркале. Бросаю письмо в ящик: она получит его завтра утром, а если не дойдет — что ж, значит, не судьба. Возвращаюсь на авеню Жюно, отворачиваюсь от консьержа, который табличкой на двери своей комнатенки поименовал себя «домоправителем», — не хочу, чтобы он видел мое помятое лицо после ночевки в чужой кровати.