Во временное пользование - Мария Зайцева

Розгин открыл патриот, швырнул коробку вниз, между сиденьями, подошел к Ульяне. Закурил, задумчиво разглядывая пейзаж.

Унылый, как это часто бывает осенью в России. Нет у нас европейской благости и ухоженности. Нет ожидания чего-то светлого, затишья перед зимней сказкой.

Осень в средней полосе России каждый раз падает так, словно за ней, следом, апокалипсис грядет.

Безнадега, грязища и холод. Может, на юге как-то по-другому, или, там, на севере… Но Розгин ,в основном , осенью почему-то на среднюю полосу попадал. И помнил только такое.

Но никогда особо не зацикливался. Нихера не романтик, потому что. А вот рядом с Княгиней – тянуло на непонятные вещи.

Он искоса глянул на нее, на красивое, печальное лицо, задумчивое такое.

Она смотрела на дом своих предков буквально со слезами. И этот момент, конечно, охерительно романтический, неожиданно выбесил.

- И сколько, ты говоришь, предков твоих в этом доме родилось? – он намеренно разрушил молчание, грубовато и нагло.

Княгиня вздрогнула, перевела на него печальный взгляд:

- Не знаю… Усадьба была построена в середине девятнадцатого века…

- Ммм… До отмены крепостного, значит? – поднапряг память Розгин, усмехнувшись.

Княгиня , естественно, не осталась безучастной:

- А это важно? Да, мои предки были богаты. Владели деревнями и миллионным состоянием. А потом у них все это отобрали. Не исключено, что кто-то из числа твоих предков.

- О как! – восхитился Розгин, - у нас тут классовое неравенство, да? И классовая ненависть неожиданно обнаружилась?

Он демонстративно медленно и тягуче оглядел нахмуренное лицо Княгини, ее прикушенную в досаде губу. Видно было, что она жалеет о сказанном, но , в противовес эмоциям, не собирается извиняться и забирать свои слова обратно. Достал он ее все же.

И Розгину неожиданно захотелось ее… Обидеть. Наказать. Странное, не особо подходящее ему чувство. Новое.

Наверно, это началось еще тогда, в их первую встречу, когда эта долбанная аристократка приперлась в его убогую контору и брезгливо оглядывала стены и сиденье стула, перед тем, как на него сесть.

Конечно, потом первое впечатление истерлось, но, получается, что не до конца.

Они никогда не будут на равных!

Эта мысль пришла к Розгину неожиданно и резанула своей остротой.

Княгиня может ему отдаваться, может спать с ним, позволять делать с собой все, чего ему хочется… Но она никогда не будет воспринимать его, как равного себе!

Сука! Как странно! Двадцать первый век на дворе! Все эти регалии, все эти голубые жилы и соли высшего общества, все это – такая хрень! Но стоит только коснуться чего-то настолько глубинного, настолько животного, внутреннего, как моментально гребанная память предков вылезает. Вот в таких мелочах. Повороте головы, надменном подергивании уголков губ. Легком дрожании тонких аристократических пальцев.

Сразу становится понятна глубина пропасти.

И сразу становится понятно, насколько их союз временный.

Княгиня на его подкол не ответила ничего. Просто дернула надменно плечиком и отвернулась.

И это окончательно взбесило.

Розгин и сам не понял, как развернул ее к себе за локоть, как сжал жесткими пальцами подбородок, чтоб не успела увернуться, как впился злым поцелуем в раскрытые губы. Кажется, она что-то хотела сказать.

Наверно, возразить?

Наверно.

Розгин уверенно смял ее возражения своим зверским напором, обхватил, впечатал в себя, не давая никакой возможности сопротивляться, показывая зажравшейся аристократке, кто ее защищает, кто за нее вписывается, кто из-за нее подставляется под нож и возможную пулю.

Кто ее трахает, в конце концов.

Он ждал все такого же ледяного ответа, сопротивления, потому что неправильно это. Изначально неправильно. Но вот никак по-другому.

И был готов это сопротивление ломать.

И не был готов к ее ответу.

Когда Княгиня со стоном обхватила его тонкими руками, когда прижалась , сама! Подалась ближе, притираясь всем телом, он опешил. И даже остановился.

Оторвался от ее губ, держа устремленное к нему лицо в ладонях, заглянул в глаза. И ощутил, что летит. Падает. И тонет. Вот буквально.

Розгин, нихрена не романтик, не джентльмен и не любитель розовых пони, буквально тонул в глазах своей случайной женщины. И не желал выплывать. И внутри все замирало обреченно и сладко.

Так бывает, когда делаешь голимую, обреченную на провал херню. Делаешь то, чего никогда бы не сделал, сворачиваешь с проторенной дорожки.

Например, в детстве впрягаешься за какого-нибудь пацана-задохлика, выступая перед стаей отморозков один против всех. И прекрасно понимаешь, что попал, что секунда – и тебя сметут, и что дурак-дурак-дурак!!! Но спасенный тобой мальчишка уже бежит прочь, а ты этому, как идиот, радуешься. Оскаливаешься приглашающе и ведешь тощими плечами.

И внутри становится пусто-пусто. Обреченно. И до дрожи кайфово.

И здесь так же. Даже хлеще. Потому что тот мальчишка потом привел взрослых. И маленького Макса успели откачать в больничке.

А в этот раз никто его не спасет. Не приведет помощь, не вытащит из омута.

Пропал ты, Розгин. Ни за грош пропал.

Она не понимает этого.

Она уедет потом обратно в свою Испанию.

В свою хорошую, блестящую жизнь.

А ты здесь останешься, пес дворовый, с пустотой вместо сердца.

Княгиня подняла нежную ладошку и мягко провела по небритой колкой щеке Розгина, улыбнулась, прошептала:

- Прости меня… Я… была не права.

А Розгин понял, что сделает все, чтоб она получила то, что хочет. Чтоб она спаслась. Чтоб не угрожали ей ни отморозки , ни сектанты, ни Кочегары. Чтоб она жила себе, в своей Испании, и не думала ни о чем. Писала свои картины, смотрела на красивые здания, на лазурное море. И не вспоминала про эту грязь, в которую окунулась с головой на Родине. И Родину не вспоминала. И его чтоб тоже не вспоминала. Незачем ей.

- Ладно, Княгиня, и ты меня прости. – Он убрал ладони от ее лица, отошел на полшага, с трудом выдыхая и ощущая блаженную пустоту внутри от принятого решения, - давай глянем, чего там тебе предки твои аристократические завещали.

Сейф был небольшой, и, как сказал Розгин, не тяжелый. Ключа у меня, естественно, от него не имелось, поэтому , осмотрев обтертый от грязи ящик, я немного приуныла.

Розгин же молча поковырял в замке какой-то железякой, и… И раздался щелчок!

- Как так получилось?