План D накануне - Ноам Веневетинов

может, всему угрожает, а может, длит надежду сынов первого дьяволка, самого, надо сказать, малоактивного, но давшего ход начинанию, как раз и заложившего этот странный поиск, то есть, скорее, выражения боли в эталонах или амперах. В этом-то и заключался недостаток одомашненности данного начинания — всегда боишься потерять хватку. Желание тех, кто отбывал наказание — выйти из огня — есть дискуссионный вопрос, трудно ведь сказать, предусматривается ли лимб, тут-то уже суть не в каше, а как подогнать всю эту структуру под ту же античность; куда девать всех этих миролюбивых умников, о которых столько рассуждается среди монахов и вообще?

— Всё и без ваших стараний устроится, но не без моих, — он посмотрел себе на грудь, что-то стряхнул с галстука. — Раньше-то не особо задумывались, слишком, надо думать, оказывался чванен поход. Да когда такое было, чтобы на пути под трактом не оказалось ни одной вырытой ловушки? Хотя оставаться собой под гнётом обстоятельств тоже тяжело, это и не игрушки, и не фунт изюму, не фунт хохмы. Серьёзность цели и дисциплина, а они разные могут быть, когда побольше человеческого.

— Весьма проникновенно, но я-то здесь при чём?

— Не поняли?! тогда смотрите, — он выудил из зарослей огромный пульт на толстом проводе, нажал на нём единственную кнопку, и все три предмета, имевшие в своих сплавах железо, которыми обладал Г., воспарили и стали тянуть ткань его сюртука и пальто в разные стороны, должно быть, к стальным подпоркам.

— Магнитное поле, — ненатурально изображая зевок. — Согласитесь, производит угнетающее. Мои инклинаторы совершеннее нормановских и каких бы то ни было, потому и направлять я могу, как мне заблагорассудится.

Х.Х. бросил пульт, вещицы опали.

— Прошу. Заметьте, всё для вас, не говорите потом, что я плохой хозяин. Я не плохой, просто мне нужно очень много продемонстрировать в очень сжатые сроки. — Сказав это, он вновь удалился сквозь стену.

Возможно, выход был прост, оставалось только понять ход мыслей алхимика, решавшего задачу пятьсот лет назад, сурового, ироничного, осознающего своё превосходство над современниками, возможно, мудрого, возможно, фаталиста, фанатика какого-нибудь оригинального культа, даже импозантнее двенадцати ясных лиц Асбурга, способный его вдохновить именно что экстравагантностью.

Их оппозиция сейчас являлась всего лишь надеждой на слово, на только зачаток запуска той пропагандистской работы, когда стороны изначально принуждены шагать в ногу, что и следовало сообща или, скорее, коварно изменить. Глубоко дренированная, а также, разумеется, изнасилованная твердь кругом них была отъята от тектонической плиты полуострова. Это словно знак в пользу того вида аллокуции, что более пикировка. Универсальная, где ни возьми: пристань, прикипи, досади, досади в ответ, а в ответ уж кто-нибудь пристанет. Именно в таких условиях они могли приблизиться к чему-то, похожему на порку, способную сильнее всего воздействовать в дилемме принуждения, например, литературой. Литературнее острова только Лондон.

В сером свете вдали проявлялся неприхотливый вид средней части Крыма. Непроницаемые оранжевые биссектрисы разрастались над тёмными, немного поднявшимися над землёй полуовалами ландшафта. Необычайная свежесть нового дня после окончания ливня летела во все стороны от источника, чьё местонахождение определялось легко — географическая середина наблюдаемого пейзажа, расположенного над можжевеловой рощей или над месторождением газового конденсата. Нимб морских вод кругом полуострова оставался невидим, но только он, казалось, и держал эту почти отверженную часть суши на месте, сжимался и ослаблял узы, бурлил глубоко под утёсами так, что чувствовалось и здесь, в середине водохранилища. Топические туманы и рыжая хвоя, её шары тут и там, незаметные спуски и подъёмы по скифской плите, немного причёсанной, засаженной символической понтийской иглицей, символическим эдельвейсом, символическими маслинами, символической полынью. Чаши с узкими бордюрами, истоптанные вдоль и поперёк готами, венграми, генуэзцами, торговцами, бредущими не по Тавриде, а по Шёлковому пути, шатающимися от чумы монголами и греками — по кромке этих фиалов, всегда по кругу, словно надзиратели, не считая тех, кого мы не знаем. Простиравшиеся вдаль рельефы — высохшее под солнечным палом тесто из амброзии, с вмятинами от тюков существ, остановившихся отдохнуть где-то неизмеримо выше, уставших и набиравшихся сил.

Готлиб разбежался и прыгнул в озеро. Долго плыл, стараясь не думать о чудовищах в глубине, потом шёл по грудь в воде, по пояс, переживая не лучшие минуты своей жизни. Потом сидел на мелководье, разгорячённый, не чувствуя холода, прислушиваясь к тому, сколько налились его мышцы. Уже давно рассвело.

Помощник мотивировал конкурентную экспедицию, как давно стал помощником? Раньше, помнится, тот шнырял везде в сопровождении Лукиана, сына Карла II, внука Мефодия, правнука Алпсидии, праправнука Ории, самой себе откусившей язык в 1611-м году.

Поезд въехал в Смоленск. Перед вокзалом кругом своих бричек слонялись извозчики, одного он зафрахтовал до Иордани. Ещё раз обернулся на поезд, смекая, что соперник проспал станцию и поедет неизвестно куда, хоть до Минска.

Смоленск и Иордань разделяло вёрст пятьдесят или около того. Они выехали поздним вечером, ранним утром медленно вкатились в Северные ворота. Не ступив и лишнего мига, лишнего оборота колеса, едва перестав затыкать горло, он остановился, взял условленную плату, грубо прервав игривую попытку торговаться. У него там, в обыденной жизни, как он понял, скоро начиналось первенство губернии по проезду, проводившееся под опекой думы. Призёрам полагался меньший сбор с лошади, при определённых достижениях — проезд со шкапом — приплата к таксе, номинация по ямской гоньбе вообще была золотая, по ломовому извозу с седоками в жабо вообще золотая. Хотели провести всё это перед Иорданью, с редкими заездами, но со здешними головами разве договоришься? Одни пыжи, Гос-с-с-поди, думают, что они в Европе, что у них своя география и им будет от неё своя месть.

Не напрямик через крепость, а сильно петляя, шла главная улица, в недавнем прошлом переименованная в Елисеевскую. Она довлела над переулками из восьми отрезков разной протяжённости. Начиналась у Ворот Воскресения частью Паломника и оканчивалась Северо-лестничным маршем у Северных ворот, где Г. теперь и торчал; впрочем, вскоре уселся в конку, идущую едва ли не через всю крепость. После Лестничного марша, принадлежавшего Шахтёрскому городу, улица резко уходила вправо к еврейскому гетто. Вдоль него, в направлении к площади Лесоруба шёл марш Китежа, затем марш Кхерхеба. От Елисея, как он помнил и соображал, родился Китеж. Марш Кхерхеба переходил в путь Василиска, тот нырял резко в сторону скал и оканчивался дорогой Лесоруба. Она вела мимо площади Лесоруба, главной в крепости с ратушей, старинной любекской конторой и колодцем, вливаясь в дорогу Шахтёра, завершавшуюся частью Паломника, та оканчивалась воротами Воскресения подле башни Воскресения.

К рождению наследника план сформировался окончательно. Ксения была уже на сносях, Е. понаблюдал за