Озеро Радости - Виктор Валерьевич Мартинович

чудес, — объясняет он так, как будто это был его фокус — вызвать зиму посреди июля. — По-латински их называют эфемероптера, или эфемерное крыло. Местные зовут атицей, русские — поденкой. Это создание живет всего один день. Верней, ночь. По сути, это пузырек воздуха с крыльями, которому дано лишь несколько часов на то, чтобы вылететь из воды, найти себе любимую и, спарившись с ней, умереть. Жизнь этих существ настолько быстротечна, что у них нет рта — он им не нужен, так как они все равно не успели бы им воспользоваться. Они созданы для того, чтобы единожды взмыть в чернильную черноту ночи в поисках пары.

— И почему мне про это Валька не рассказывала? — удивляется девушка.

— Местные не видят в этом чуда, пусть даже происходит это очень редко. Они не видят чуда в том, как с грохотом вскрывается лед на реке по весне. Вот если бы танцы в клубе открылись — другое дело.

— А что делают эти люди на машинах? — недоумевает Яся.

Он меняет интонацию:

— Они жгут атицу фарами. И собирают ее для рыбалки.

Яся вглядывается и обнаруживает, что несколько кряжистых мужичков орудуют, загребая поденку в цинковые ведра — совки полны копошащимися, ослепшими от фар созданиями. Оглушенная светом атица выглядит, как хлопья пепла, живая, не прожженная машинами — как снег, завивающийся в метель. Происходящее печально, как печально зрелище спиливаемых столетних лип или пищевого промысла дельфинов, хотя атица — не дельфины, слепящие ее рыбаки биологически и юридически совершенно правы — добывают наживку, не занесенную в Красную книгу. Вопрос же о том, гуманно ли сживать со свету для хорошей ловли карася создания, которым и так отпущено лишь несколько часов, очевидно, относится к компетенции богословов и буддистов.

Пара бредет вдоль берега и молчит. Яся думает о том, что за один вечер не может произойти так много грустного, а ее собеседник, видимо желая развлечь ее красивым рассказом, показывает на висящую на западе Венеру и рассказывает, что когда Симонетта Веспуччи умерла, Лоренцо Медичи вышел в сад и увидел в небе новую звезду, которая затмила другие звезды, — он был убежден, что душа Симонетты превратилась в эту звезду или, вознесясь, соединилась с ней. Звезда, как писал Лоренцо свекру, Пьетро Веспуччи, была на Западе, так что, безо всяких сомнений, он наблюдал именно Венеру.

Яся понимает, что и в звездном небе над ее головой ее друг видит свою возлюбленную. И только ее.

Она торопливо прощается с ним. Он предлагает прийти в их лагерь завтра и обещает показать найденную золотую заколку в форме дракона, она заверяет, что обязательно придет, но не приходит — ни завтра, ни через неделю. Чтобы не мешать ему думать о его прекрасной Симонетте или, не дай бог, не вызвать ассоциаций с ней. Когда почти через месяц она все же решается вернуться на плато, расположенное на холме, она видит там лишь пятна пожухлой травы в тех местах, где недавно стояли палатки.

* * *

После того как рассказавший ей про Озеро Радости исчезает из ее жизни, Яся некоторое время не может избавиться от ощущения, что ее отец умер еще раз. Хотя физически он не умирал и одного, стойкое ощущение его смерти появилось сначала после того, как в их доме возникла тетя Таня. Потом — после того, как похоронили маму — человека, который только и делал папу папой. Затем смерти отца следовали одна за другой, он умирал для нее каждый раз, когда не приезжал забирать ее на выходные; каждый май торжественные похороны отца случались на собрании, посвященном итогам учебного года и переводу в новый класс; они умирал для нее, не появившись на выпускном в школе и в институте. Но тут оказалось, что похожее чувство в ней могут вызывать и другие люди.

Яся ездит на работу и с работы, ест, спит и чинит велосипед. Однажды субботним утром к ней стучится Валентина.

— Что-то ты совсем скисла, подруга! Пошли прокатимся, я тебе покажу интересное!

Валентина втайне убеждена, что Яся жалеет о своей грубости в адрес Виктора Павловича Чечухи. Валентина давно живет в Малмыгах и знает, как редки здесь проблески мужского внимания к чему-либо, отличающемуся от вина плодово-ягодного «Шепот осени». А потому хандра Яси ей по-женски понятна, но по-соседски неприемлема. Она привыкла, чтобы вокруг был карнавал или хотя бы Петросян.

Они садятся на своих железных кузнечиков и стрекочут прочь из города, и Валькин велосипед победно блестит тремя дополнительными катафотами, на которые уже весь город научился смотреть как на лучшее доказательство существования у нее хахеля.

— Ты как-то подопустилась, соседка! Не красишься, ногти обкусаны! Брови как у Брежнева! Копыта в кроссовках постоянно, — поучает ее Валентина по пути — так, будто до эпизода с Чечухой, Яся ходила в макияже и заботилась о маникюре. — Знаешь, какое ощущение? Как будто бухаешь! Но при этом ты не бухаешь! — Валька сопровождает свой афоризм раскатистым смехом.

Руль ходит в ее руках ходуном, так ей смешно. Мысль о том, что кто-то может не пить, но при этом опускаться и не следить за собой так, будто пьет, кажется ей философским парадоксом. Равно как и мысль, что у непьющей девушки в принципе могут быть не выщипаны брови. Сама Валентина горда тем, что пьет, но ее брови всегда доведены до состояния аккуратной ниточки, подкрашенной черным карандашом, а на ногтях золотистой краской по ванильно-розовому нарисованы цветочки.

Яся молчит и крутит педали, начиная жалеть о том, что согласилась проветриться с соседкой. Они проезжают через похожий на препятствие для игры в городки мост, минуют скошенное поле и заворачивают на хорошо обкатанный проселок — ни указателя на деревню, ни обозначенной развязки тут нет. Проехав с километр, они обнаруживают поодаль странное, похожее на лосиный рог, дерево, которым и заканчивается дорога. Бог на ниточке поднимает зависшего в воздухе жаворонка всякий раз, когда тому удается выдать особенно удачную трель.

— В старые времена было так, — рассказывает Валентина. — Мужчина, на котором обрывался род, шел в поле и находил там высохший дуб.

— В каком смысле «обрывался рот»? — переспрашивает Яся. — Как рот на нем обрывался? Отчего?

— Да род, Яська! Семейное древо! Ну вот когда у тебя братьев-сестер нет, а ты единственный мужик со своей фамилией. И допустим, жену во время второй войны бомбой убило, а все дети пошли в наркоманы и у них из-за этого письки отсохли. И ты сам с горя решил больше не жениться. Вот такая ситуация.

— А,