Океания - Роман Воронов

тем не менее получил его:

– За дверью Судьба, посмотреть нельзя.

«Коротко и ясно, – подумал я, – и главное, продуктивно». Мысли мои услышали:

– Посмотреть нельзя, можно почувствовать.

– Благодарю, – ответил я вслух.

Это было уже что-то, зубастых обитателей мутных вод не показали, но подсказали попробовать опустить один палец, а не всю ногу. Я стал медленно поворачиваться, разглядывая двери и прислушиваясь к себе, словно древний человек, окруженный стаей волков, с одной рогатиной в руках, высматривающий вожака, чтобы броситься именно на него. На третьем круге ручки, петли и филенки начали сливаться в бесконечные линии, глаза мои заслезились, возникло легкое головокружение, но сердце «молчало», «вожак» не проявлялся. Наконец, потеряв терпение, а с ним и равновесие, я остановился, припав на колено.

– Все, ничего не слышу, видимо, мне безразлична судьба.

Совет отреагировал немногословно:

– Выбирай.

Я поднял помутившуюся голову и, проморгавшись, уставился на дверь, что была прямо перед глазами. Узкое сводчатое полотно, обитое синим бархатом, с золотой лилией, вышитой на нем. Многократно проскакивая взглядом мимо этого синего пятна, я не получал никакого отзыва в груди.

– Пусть будет эта.

На мой выбор Совет выдал, как обычно, коротко и безэмоционально:

– Входи.

2

Судьба открылась мне навстречу легким скрипом, походящим на стон гурмана, когда язык из тончайшего прибора для определения вкусовых достоинств блюда превращается в лопату, сгребающую еду с вилки во чрево уже не дегустатора, но обжоры.

Я переступил порог, дверь за спиной скрипнула еще раз, гурман упал без чувств и захрапел.

Меня окружал двор в готическом стиле, обрамленное невысокими каменными стенами пространство пересекалось аркадой, увенчанной гипсовыми лилиями, напротив, под стражей двух каштанов, пряталась вторая дверь, точно такая же, как та, в которую я только что вошел. В центре двора, подбоченившись, стоял человек.

Высокий, статный красавец, откинув голубой плащ, расшитый уже знакомыми мне лилиями, блеснул позолоченным камзолом и, сорвав с головы широкополую шляпу, украшенную пером фазана, выдал умопомрачительный реверанс, подняв облако пыли, от которой я столь громогласно расчихался, что мой визави, удивленно вскинув брови, произнес:

– Канонада – как под Ля-Рошелью.

– Простите, господин, вы моя Судьба? – нерешительно спросил я.

– В некотором роде, и называйте, сударь, меня просто – Сир. – Человек вернул шляпу на приличествующее ей место и улыбнулся.

– И в каком же роде вы, Сир, моя Судьба? – уже смелее поинтересовался я.

– Видите, сударь, дверь за моей спиной? Вам туда.

– Благодарю покорнейше, – ответил я с максимально доступной мне учтивостью и сделал шаг.

Рука мушкетера, буду называть его так – уж больно похож, – легла на эфес.

– Через мой труп. – Серые глаза его, секунду назад улыбавшиеся, сделались стальными.

– Сир, вы это серьезно? – недоумение мое вырвалось наружу дрогнувшей интонацией. Вместо ответа он вынул шпагу и принял стойку. «Позиция номер семь», – пронеслось у меня в голове непонятно откуда.

– Защищайтесь, сударь, – произнес «мушкетер» и, сделав выпад, коснулся шпагой моего правого предплечья. – Туше – сообщил он, вернувшись в исходное положение.

– Мне нечем, да и зачем? – запротестовал я, и в тот же момент его шпага проскользнула у меня по левому запястью.

– Куле, – с улыбкой поведал мне мой соперник.

– Сир, я безоружен. – Мое непонимание происходящего достигло апогея.

– Сударь, меня «подняли» сюда из плотных сфер, поелику мой клинок почти настоящий. Вы «опущены сверху», ваш клинок – мысль, материализованная Словом. Отвечайте мне – и сможете защищаться. Слово – ваша дефанс.

Я призадумался.

– Ну, сударь, где же ваш клинок? Чем Слово ваше острее, тем изощренней будет наш поединок. Найдите же в себе слова, достойные моей шпаги.

– Какую тему, Сир, вы предпочтете для беседы нашей, настолько мне приятной, что поединком не могу назвать ее? – попробовал я, и «мушкетер» резко опустил свою шпагу вниз, отражая невидимый удар.

– Льеман! – восхитился он. – Неплохо, сударь, но пока грубовато. Я выбираю шестую заповедь – не убий, и вот вам мое аллонже ле бра. Как вы смотрите на «не убий» врага, несущегося прямо на вас с пикой или выцеливающего ваше сердце, пусть и под нагрудником, из мушкета? А кроме того, имеются наглецы, и число их – что звезд в июльскую ночь над Булоном, задирающих вашу честь, подобно крестьянам, задирающим юбки деревенским девкам, визжащим то ли от восторга, то ли от страха. Сюда же добавим полки ловеласов, снующих возле прекрасных созданий, предназначенных другим, и получится легион мерзавцев, достойных укола шпагой, с моей точки зрения. Возразите мне, сударь, защищайтесь.

При этих словах он исчез из поля зрения и неожиданно вынырнул откуда-то снизу, острие его клинка коснулось моей груди. Ку де пуан был не сильным, но сердце обожгло так, будто сталь и впрямь разверзла ткани кожи и мышц, проскользнула меж ребер и разорвала сосуд жизни. Речи его провоцировали, выбивали из равновесия, ослабляли руку, держащую оружие, коей являлся сейчас мой разум. Нужно было контратаковать.

– Сир, не будь я вынужден выслушивать сейчас ваши речи – и секунды бы не оставался на этом месте, а коли знал бы заранее, что придется испытать подобное унижение Слова Господнего, описавшего нам, неразумным, пути поведенческие наши, кои мы не соблюдаем и так, либо по младости душевной, либо по дурости от гордыни, то просил бы родителей своих не мыть мне ушей от самого рождения, пусть лучше не слышать ничего, но и речей ваших также.

«Мушкетер» еле успел отскочить и поменять позицию – верхняя пуговица его камзола покатилась по двору.

– Ловко срезал, отличный контр-репост, но, кроме богохульных для ваших нежных розовых ушей речей, что, Сударь, скажете вы по предмету спора?

Его шпага описала дугу, рассекая спертый воздух каменного колодца, в котором проходила наша богословская беседа, и плюхнула, довольно ощутимо, меня по макушке.

– Дю коте пля, ву а ля, – довольно хмыкнул «мушкетер» и снова принял выжидательную позу.

Я потряс головой, пытаясь избавиться от внутреннего гула, и подумал: «Ну, держись, герцог, или маркиз, кто бы ты ни был».

– Сударь, злость – плохой фехтовальщик, не увлекайтесь, – тут же съязвил он.

«Еще и издевается, однако, он слышит мои мысли, учту», – пронеслось в сознании.

– Сир, – сказал я, глядя ему в глаза, – вот вам мой ответ.

Шляпу мгновенно сорвало с головы моего оппонента, фазанье перо разлетелось во все стороны облаком пушинок.

– О-ля-ля! – вскричал «мушкетер». – Выстрел как из аркебузы, продолжай.

– Сир, я догадываюсь, что вы виртуозно владеете не только шпагой, и, возможно, в искусстве лишать жизни себе подобных равных вам нет. Не оттого ли речи ваши, ведущие к весьма вольному трактованию шестой заповеди, столь смелы, а подчас и дерзки? Телеси перечисленных вами