Маугли 1. Конец отпуска - Павел Казаков

в мои запястья и пытался как-то избавиться от захвата, но безуспешно. Но при этом он всё равно мог дышать! Я давил как мог, но мои руки оказывали давление на его гордо не сильнее тугого воротника. Если бы Елисей не был так сильно напуган, у него были все основания заподозрить пранк. Хардкорный, но тем не менее пранк. Я реально не понимал, что происходит, но старался как мог. Правда, безуспешно. Затопившая меня ненависть стала очень быстро превращаться в отчаяние. Я должен его убить но не могу. И тут Елисей решил снова завести беседу и не нашёл ничего лучше, чем спросить:

– Почему?

Ах ты тварь, подумал я. Ты хочешь знать, почему?! Ты хочешь знать, почему?! Я в ненависти уже плюнул на то, что он услышит мой голос. Это ничего не изменит. Этот ублюдок хочет знать, почему он сегодня умрёт, так не вопрос. Слушай, тварь!

И тут у меня возникло короткое замыкание. Я не мог ничего ему сказать. МНЕ НЕЧЕГО БЫЛО ЕМУ СКАЗАТЬ. Я не помнил причину! Почему я должен его убить? Елисей должен умереть! Ускользающая мысль, которая меня нервировала уже не первый раз, вдруг решила предстать во всей красе. Это не моя идея! «Елисей должен умереть» – это не мои слова. Я понял, что у меня нет и никогда не было никаких причин убивать Елисея! А раз нет причин, то что я тут делаю? Я не буду его убивать. Я не должен этого делать! И стоило мне во всей полноте осознать эту простую мысль, как меня скрутило. Сердце дало сбой. Оно должно было сократиться, но почему-то этого не сделало. Руки внезапно ослабли. Пауза в секунду чуть не свела меня с ума. Тело перестало подчиняться. Снова удары сердца. Снова дышу. Выдохнул с облегчением. Сердце пропустило удар ещё раз. Руки мгновенно из каменных стали ватными, и Елисей кое-как смог стащить их со своего горла. Извиваясь ужом, он выполз из-под меня, перевернулся на четвереньки и стал в панике уползать. Да, напугал я его отлично. Пранк удался на сто процентов, а вот с убийством что-то пошло не так. Сердце снова неуверенно сократилось три раза. Потом снова взяло паузу. Я отстранённо смотрел, как моя несостоявшаяся жертва убегает на четвереньках, потом становится на ноги и бежит уже что есть дури и за несколько секунд скрывается за поворотом. Я лежал на животе. Все мысли были заняты только одной мыслью – сердце будет биться снова или это всё? Сердце всё-таки пусть неуверенно, но запустилось. Несколько ударов подарили мне надежду, что я останусь жив. Я встал на четвереньки. Чёрт, снова остановка. На этот раз сопровождается острой болью в груди и спине. Я умираю. Простая безоговорочная истинность этой мысли вызвала панику. Но как же, сука, не хочется. Уколы в сердце превратились в адскую боль, но кричать, как и дышать, уже не получалось. Вот это поворот, конечно, вдруг отстраненно думал я. Мышцы, которые отвечают за самые базовые функции, – сердце и диафрагма – стали выходить из строя. Боль была настолько жуткая, что пришла трусливая мысль, что скоро это кончится. Но мне совсем не нравилось, чем именно это кончится. Совсем-совсем не тем, чем хотелось бы. Вместе с болью кончится и Маугли. А Маугли ещё, сука, ничего в жизни, кроме строительных лесов и не видел, даже в настоящих джунглях не был.

Сердце не бьётся, диафрагма не сокращается. Мысли ещё кое-как думались, но процессы в теле шли очень нехорошие.

Я хочу жить, но это кажется какой-то недостижимой целью. Идти к этой цели у меня почему-то не получалось. Лежать в направлении цели получалось, но помогало это мало. Но вот не хотелось мне, чтобы всё кончилось именно так. Поэтому практически теряя сознание я решил, что буду хотя бы думать в направлении цели. Я хочу жить! Я просил сердце начать биться, я умолял своё тело начать дышать. Бесполезно. Боль не утихала, а вот сознание куда-то проваливалось. Ну и что. Пока думаю, не сдамся. Не сдамся хотя бы в мыслях. Сердце, бейся! Грудь, дыши! Я начал приказывать телу. Я хочу жить!

Внезапно, боль, казавшаяся предельной, стала запредельной. Но при этом диафрагма сократилась и в лёгкие пошёл воздух. Но что нам тот воздух. Кровь-то стоит, ничто её не качает. Сердце сократилось! Ура! Никогда не был так рад этим тихим мягким толчкам в груди. Правда билось оно как-то редко. Раз в две секунды примерно. Дыхание тоже не радовало частотой. Воздух поступал, но я не мог ни ускорить дыхание, ни замедлить. Я не знаю, как себя чувствует человек на искусственной вентиляции лёгких, но я не контролировал дыхание никак. Поэтому стонать получалось так себе. А хотелось стонать очень сильно. Все поводы у меня были. Боль понемногу начала стихать. Слабость не проходила, но контроль над руками и ногами постепенно возвращался. Встать на ноги я ещё не мог, но на четвереньки получилось. Если Елисей вызовет полицию, то будет очень непросто объяснить, зачем я устроил этот пранк. Поэтому надо валить отсюда. И я как мог быстро на четвереньках двинулся в ту же щель между зданиями, из которой атаковал Елисея. Обогнать меня мог бы и пьяный дождевой червь, но я не сдавался. Странный режим дыхания и очень медленное сердцебиение продолжали дико меня пугать, но раз всё работает, то будем надеяться, что самое страшное позади.

Прошло сколько-то времени. Не знаю, сколько. Я уже заполз в щель достаточно глубоко и продолжал целенаправленно на четвереньках убегать от возможной погони. Ну, убегать – это я преувеличил раз в триста. Я тихо и аккуратно переставлял руки и ноги, уползая дальше в щель между домами. Вставать на ноги я не рисковал. То, что я озаботился бегством не зря, стало понятно, когда сзади послышались голоса.

– Это было здесь! Вот этим прутом он бил меня по голове! – какой, сука, он бодрый, этот Елисей.

– Крепкая у тебя голова, приятель! Сколько раз он тебя этим прутом ударил? – ответил ему незнакомый мужской голос со скептическими нотками.

– Ну, не бил, но почти. Ни разу не попал… Потом он меня повалил, но мне удалось его отпихнуть и убежать, – продолжал жаловаться Елисей. И чего жалуется? Жив остался! Радуйся, каналья!

Я продолжал отползать, сил не прибавлялось, состояние было стабильно хреновое, ускориться никак не получалось. Я только успел заползти за какие-то ящики, как в щель между