Княгиня Ольга. Зимний престол - Елизавета Дворецкая

Казалось, с тех пор миновало сто лет.

* * *

Месяц листопад застал княгиню Эльгу в Вышгороде. Живя в Киеве, в эту пору года она бывала занята приготовлением осенних пиров. И княжеская семья, и многие в дружине еще помнили обычаи северной родины, где осенние пиры, приходившиеся на середину месяца листопада, открывали зимнюю половину года. С этих дней начиналась другая, зимняя жизнь: скотину переставали выгонять на пастбище, лишнюю забивали, солили и коптили мясо, а свежим угощали на пирах и свадьбах. С этого времени прекращались далекие поездки, люди проводили время под крышей, возле очагов, женщины пряли, мужчины занимались всякой мелкой работой, а долгими вечерами рассказывали предания. К этому времени завершаются походы, и даже «морские конунги» – вожди дружин, живущие на корабле и не имеющие никаких земельных владений, – обычно находят себе пристанище до весны.

В один из хмурых осенних вечеров, когда серое небо давило на серые крыши, то и дело разражаясь дождем из-за собственной тяжести, в Вышгород явились знатные гости. Из Киева приехали бояре: Честонег Избыгневич, Себенег Илаевич, Дорогожа – старший Волосов волхв, а с ними Стемид и Тьодгейр, сын Руара, одного из давних соратников Олега-старшего. В Киеве сохранилось около десятка родов, происходивших от лучших Олеговых мужей; когда его внук, Олег-младший, не оправдал надежд дружины, они по большей части поддержали Ингвара. Благодаря их поддержке и удался затеянный Свенельдом переворот. Эльга хорошо помнила об этом и понимала: с кем эти люди, с тем русь. А значит, с тем власть. От поколения Олеговых соратников почти никого не осталось, их сыновья и внуки сейчас находились в Греческом царстве с войском.

При вести о том, какие к ней пожаловали гости, Эльгу пробрало холодком. С чем они приехали? Сердце качалось вверх-вниз, будто его подбрасывала гибкая ветка березы. Поочередно теснили друг друга мысли о себе – и о походе. Может, в Киев пришли какие-то вести? Какие? Успех или разгром? Гибель или спасение? Торопливо она поменяла простое платье на нарядное, подвесила к наплечным застежкам дорогое ожерелье из стеклянных и серебряных бусин, переменила льняной убрус на шелковый – давний подарок Мальфрид, из какой-то добычи столетней давности, уже совсем пожелтевший. И прошла в гридницу.

Здешняя гридница убранством далеко уступала киевской: все ее украшения – оленьи и лосиные рога с прежних ловов, звериные шкуры на стенах. Да несколько старых, разбитых щитов с вылетевшими плашками, оставленные на память о каких-то давних, еще Олеговых сражениях или знаменитых поединках. Глядя на них, Эльга укреплялась духом: ведь и она, племянница Вещего, сейчас вела свою битву за честь и за будущее. А старший брат ее отца не стал бы для руси тем, кем стал, если бы легко сдавался.

Среди этой грубой простоты убранства Эльга выделялась, будто драгоценный перстень греческой работы. От волнения ее лицо разрумянилось, и каждого из пришедших к ней бояр, с какими бы мыслями они ни явились сюда, с первого же взгляда поразило: как княгиня хороша! Наверное, ожидали они увидеть другое, но Эльга не походила на женщину, брошенную мужем и нуждающуюся в жалости. При виде нее пожалеть скорее хотелось того, кому грозит утратить это сокровище.

И принимала княгиня гостей тем же порядком, что и в Киеве, – взяв у отрока медовый рог, поднесла по старшинству: Дорогоже, Честонегу, Себенегу, потом Тьодгейру, Стемиду. Улыбалась, спрашивала о дороге и здоровье. Проводила на места, благословила хлеб, прежде чем отослать каждому. Ее спрашивали в ответ, как здоровье ее и княжича, нет ли в чем нужды. Так же улыбаясь, она заверила, что нужды ни в чем не терпит, ей и дружине всего довольно. И улыбнулась уже куда более сердечно, заметив, как переглянулись бояре.

Видя перед собой те самые лица, что уже пять лет воплощали для нее власть над Полянской землей и русской дружиной, Эльга и впрямь приободрилась. Эти люди, чьи руки держали жреческие жезлы и боевое оружие, вновь сидели за ее столом, пусть и не в Киеве. А значит, власть – не в Киеве и не в том резном сиденье, что помнит еще Олега-старшего. Дело в ней, Эльге, и стольный город там, где она. И пусть пока это было больше мечтой, от этих мыслей Эльга так воодушевилась, что сияла, как звезда.

– Что за новости в Киеве? – спросила она, когда гости утолили первый голод с дороги. – Есть ли вести от… войска? Из Греческой земли?

Стеснило дыхание: она вдруг поняла, что у нее не хватает сил вслух вымолвить имя Мистины. Если бы он и правда прислал весть, к ней, наверное, привезли бы кого-то от него? И не собрались ли эти достойные мужи, дабы сообщить ей, что муж ее сестры не вернется никогда?

Похолодев от этой мысли, она вцепилась в крышку стола. Заметив это, бояре снова переглянулись.

– Нет у нас вестей из Греческой земли, – вздохнул Честонег.

Эльга знала, почему он вздыхает: с войском ушли его младший сын Краята и братанич Жизнята. Ингвар смог сказать о них только то, что от «греческого огня» при столкновении с олядиями они не пострадали и остались дальше воевать под началом Свенельдича. Но этим утешительным новостям сравнялось уже месяца четыре, а на войне этот срок долог. Не один век человечий умещается в него…

У Эльги дрогнула рука, уроненная на колено, но там же осталась лежать. Никто не смог бы под ее широким платьем разглядеть надетый на шею ремешок, а на нем – медвежий клык с вырезанной мордой ящера. Тьодгейр и Стемид, видавшие Мистину без сорочки, узнали бы его оберег, который тот уже тринадцать лет носил под одеждой. Но никому не нужно было знать, что княгиня хранит жизнь и удачу ушедшей за море дружины, будто богиня Мокошь – на своей груди.

– С чем же прибыли? – несколько ободрившись, продолжала Эльга.

Если у бояр нет вестей о Мистине и войске, значит, приезд их касается только ее дел. При мысли же о своих собственных делах Эльга ощущала прилив негодования, придававшего сил.

– Скоро срок лето провожать, зиму встречать, – начал Дорогожа. – Сколько помню, с Олеговых времен давались на княжьем дворе пиры для всех добрых людей, бычка кололи богам… И ты сама того же обычая держалась… уж третий год идет…

– Обычаи не нами заведены, не нам и рушить, – кивнула Эльга. – Князь ведь в Киеве. Как повелось: он принесет жертвы, а после осенних пиров и в полюдье. В чем же беда? И мы с моим сыном и дружиной здесь жертвы принесем. Добрых людей на пир позовем. И вам, мужи киевские, я буду рада.

Лицо ее осветила искренняя улыбка: Эльгу и правда порадовало воображаемое зрелище, как киевские бояре сидят в этой гриднице, как всегда сидели в Олеговой.

Бояре опять переглянулись, потом все трое вновь воззрились на княгиню. Честонег вздохнул.

– Ты, княгиня… – начал он. – Когда приезжали в Киев твои родичи плесковские… был меж нами уговор…

– Меж вами, – поправил Себенег Илаевич, киевский «хазарин». Его так звали в память прадеда, и правда хазарина, но сейчас от хазарского происхождения семьи осталось лишь несколько наследственных имен. – Между мужем твоим, Ингваром, и твоей родней по князю нашему Олегу…

– Князь признал тебя не только женой своей, но и княгиней, соправительницей, – продолжал Честонег. – И сына вашего, хоть он еще и дитя совсем. Были у мужей киевских сомнения: не случалось в нашей земле такого, чтобы сразу три князя на столе сидели, да из них один – жена, а один – дитя. Да уговорили нас… Свенельд, да сын его, Острогляд да вон Тудгер, – он глянул на старого хирдмана. – И прочие оружники знатные. Говорили, что иначе раздоры будут между Ингваровым родом и Олеговым. А мы, поляне, раздоров повидали довольно, нам их не надо. У нас древляне под боком, а им только повод дай…