Осеннее солнце - Эдуард Николаевич Веркин

день Дрондиной. Наверное, сегодня был мой день. Или день Расплаты За Глупость. Во пне обитали муравьи. Не мелкие черные, каких в лесу много, а крупные красные, редкие, отличающиеся повышенной свирепостью и мощностью челюстей муравьи. И Шнырова, и Дрондина извалялись в муравьях.

Обе завизжали, разбежались в стороны и принялись хлопать себя по бокам, ногам и плечам, подпрыгивать и чесаться.

Я сел под дуб и стал наблюдать. Муравьи были злые и шустрые и просто так на сдавались, так что Шныровой и Дрондиной пришлось хорошенько постараться. Пляска смерти продолжалась минут десять, потом они муравьев передавили и, немного отдышавшись, вернулись ко мне.

Я достал морс и бутерброды. Победительницы муравьев уселись рядом. Установилась тишина.

– Я тебе, Дрондина, когда-нибудь весь жир спущу, – устало пообещала Шнырова.

– Лечись в психушке, – ответила Дрондина.

– Ешьте, – сказал я. – Бутерброды с колбасой. И морсом запивайте.

Я поделил и раздал бутерброды. Стали есть. У меня в термосе всегда три стаканчика, а морс моя мама делает отличный. Я разлил.

– Тебя, Шнырова, будут электричеством лечить, – сообщила Дрондина.

– А у тебя жир будут три года откачивать, – пообещала Шнырова.

– Мне кажется, погода портится, – сказал я.

Да, похоже. Погода явно портилась. Нет, солнце по-прежнему светило и облаков не наблюдалось, но небо изменилось, слегка поменяло цвет. Стало чуть светлее и прозрачнее, а это верный признак.

После прогулки бутерброды зашли отлично, а морс оставался холодным, с ледяной крошкой. Ели с удовольствием. И молча. Пищевое перемирие. Кратковременное. Хорошо, когда они молчат.

– Погода портится…

Издалека прилетел глухой звук, похожий на удар в бубен.

– Что это? – спросила Дрондина.

– Это завод строят, – немедля ответила Шнырова.

– Какой завод? – попалась Дрондина.

– Жирокомбинат. Повышенной мощности.

Но Дрондина не растерялась.

– А я думала психушку, – сказала она. – А то в Никольском закрывается.

– Почему это?

Теперь попалась Шнырова.

– У врачей после тебя чесотка.

– Это гром, – сказал я.

Громыхнуло сильно ближе. За холмом гроза. Ее еще не видно было, но я чувствовал, как наполняется электричеством воздух, как становится легче и приятнее дышать.

Показалась туча.

– Не зря всю ночь лягушки квакали, – сказала Шнырова.

– Раньше люди были рыбами, – сказала Дрондина.

– Лучше бы нам домой, – сказал я. – Промокнуть можно.

Потому что туча, наползавшая со стороны Туманного Лога, была Большой Тучей.

У нас в Туманном Логе свой микроклимат. У нас тепло. У нас солнечно. И дожди редко. Они нашу гору обходят сторонами, проливаясь обычно в болота за Сунжей. Но где-то раз в пару месяцев приходит Большая Туча, настолько тяжелая и широкая, что зацепляется за холм и зависает. Надолго. На неделю, а случается и на две. Дожди идут, холм набирает влагу, а еще через неделю, когда возвращается сушь, у подножья открываются ключи. Но не простые, а минеральные, внутри холма много минералов, потому что наш холм и не холм вроде, а уникальная штука, когда миллионы лет назад здесь плескалось доисторическое море, то на месте нашего холма возвышался первобытный риф. Потом море ушло, риф оброс папоротниками, хвощами, а потом и деревами, и через миллион лет на месте рифа вырос горб. И все эти миллионы поколений трилобитов, мшанок, дунклеостеев, наутилусов и прочих белемнитов спрессовались своими жизнями и смертями, и образовали гору удобрений, поэтому у нас все так хорошо и растет. В большие дожди вода пропитывает холм, наполняет поры, пустоты и узкие пещеры, а потом, когда давление вышибает минеральные пробки, просыпаются ключи.

Вода в них чрезвычайно полезна для здоровья. Если у тебя язва, или внутренняя недостаточность, или кожные заболевания, то эта вода в самый раз и даже больше. Когда у меня в третьем классе случился фурункулез, отец натаскал минеральной воды, налил в бак из-под пороха, нагрел, посадил в бак меня и хорошенько проварил, и никаких чирьев на всю оставшуюся жизнь. А когда Дрондина стала заикаться, ее целый месяц минералкой отпаивали, и прошло. А у Шныровой желудок болел, она ничего твердого есть не могла, одни котлеты, или пюре, или кашу, так вот, Шнырова попила месяц минералки и желудок у нее стал как из титана и теперь Шнырова может есть кирпичи и сало.

Так что вода у нас тут отличная. Правда, ключи живут недолго, не дольше недели, потом закрываются снова. Если бы не это, можно было курорт открыть, как в Солигаличе. Или в бутылки разливать. Хотя не надо в бутылки, все быстро выпьют.

Дождей не было давно. В начале мая покапало, и все. Мы с Дрондиной шагали быстро, а Шнырова чуть отстала.

– Дрондина, а почему у тебя руки такие красные, а? – спрашивала она. – Ты что, в прачечную устроилась? Я слышала, есть такая группа – «Рука Прачки», так ты им пошли свою фотографию, они плакат напечатают. Как ты из колокола вылазишь, а руки красные!

– Так и сделаю. И тебе в дурдом пришлю.

– Меня в дурдом не положат, меня в «Артек» отправят…

– В смену юных медиков, чтоб не на собаках, а на тебе тренировались…

– Дрондина, а ты знаешь, что такое автожир?

Капли. Я почувствовал их на руках и шее. И как всегда сначала мне показалось, что это от нервов. Когда ты долго находишься близко от Шныровой и Дрондиной, у тебя нервы становятся чувствительными, шагаешь себе по лесу, а потом чувствуешь капли.

Но это были не нервы, это начинался дождь.

День тумана

Под утро крыша веранды не выдержала. Я проснулся от звонкого звука капели, и сразу понял про крышу. Быстренько побежал на кухню, собрал всю посуду, что смог: кастрюли, банки, тазики пластмассовые – и дернул на веранду.

Весной на веранде нарос ледяной козырек, и чтобы он по апрельскому теплу не стащил всю кровлю, мне пришлось лезть на крышу с пешней и подрубать лед. Немного перестарался, и в апреле, с первыми дождями крыша потекла. Тогда обошлось малой кровью, но на дальнейшее купили баннер. И, судя по звукам, дальше медлить было нельзя.

На веранде я обнаружил настоящий потоп. Текло, наверное, из двадцати мест, причем, протечек пять вполне себе в палец толщиной.

Я расставил посуду, надел сапоги, дождевик и отправился в сарай. Баннер валялся в углу, я с трудом закинул его на плечо и потащил на веранду. Минут пять провозился,