Лиззи - Артур Болен

пинка какому-нибудь тощему очкарику, застывшему перед Данаей, чтоб он лежал, распластавшись на полу, и гадал, что же это было. Чистенькая старушка-смотрительница на стуле вызывала во мне ярость. Хотелось встать перед ней и расстегнуть ширинку. Чтоб рот открыла от ужаса и изумления, старая вобла. Во мне вообще ярость возникала все чаще и по пустякам. Особенно бесили чистенькие и ухоженные, с довольными лицами.

В церкви меня всегда не покидало ощущение, что кто-то подглядывает за мной и ухмыляется. Сначала это была наша классная руководительница, потом Пека, который носил на груди какой-то сатанинский знак и хвастался, что его хранит сам Один, а потом кто-то безликий, но циничный, насмешливый и злой. Я сопротивлялся. Я делал строгое, аскетическое лицо, стараясь думать о вечном, но прекрасно и отчетливо видел все вокруг в каком-то извращенном свете и чувствовал, как что-то выталкивает меня вон, как инородное тело. Я догадывался, что моя борьба происходит не зря и за упорство меня ждет награда. Ждал, когда меня оставят в покое, молился как мог. Награда действительно приходила, когда я выходил из церкви: на душу нисходило некоторое умиление самим собой. И тогда я щедро жертвовал нищим, сурово отводил глаза от оголенных женских ног и долго не трогался с места в машине, пытаясь сохранить в сердце катастрофически угасающий огонек любви к ближнему. Из братвы мало кто посещал церковь, кроме панихид и венчаний, но все пацаны любили повторять, что «все под Богом ходим» и тех, кто ходил, уважали, и даже просили помолится за удачу.

За что я хотел помолиться сегодня?

Я присел на лавочку в закутке, под окнами, в которых трепетались солнечные блики и перевел дух. Куда торопиться? Решил, что просто передохну. Вспомнил отца Георгия и мысленно к нему обратился: «Вот, сижу. В Церкви. Как обещал». Внезапно рядом присел пожилой, крепкий мужик, в котором легко угадывался полковник в отставке с богатой армейской биографией. Он искоса посмотрел на меня и дружелюбно пихнул в бок.

– Служил?

Я что-то невразумительное проговорил в ответ. Вообще-то я давно заметил, что меня часто принимают за бывшего военного, или за сотрудника милиции. На бандита я был не похож. Не знаю, в чем тут причина. Может в высшем образование, которое скрадывало последствия моего образа жизни, а может в хронически задумчивом выражении моего лица. И второе «погоняло» мое было соответствующее – «Студент».

«Полковник» был вполне доволен моим ответом.

– Крещеный?

– Было дело.

– Креститься-то умеешь? Вижу, что слоняешься как беспризорный. Знаешь что? Если хочешь о чем-то попросить – проси святого Александра Невского. Полководца русского, слыхал небось? Верно тебе говорю. Он нашего брата слышит. Сам просил. О чем не скажу, но скажу, что просьбу он мою выполнил. И твою выполнит. Только от чистого сердца проси. Ну и, конечно, не вздумай просить о грешном. Хуже будет. Вон его рака. Иди.

«Полковник» исчез так же быстро и незаметно, как и появился. В командном голосе его была еще какая-то простая, сердечная уверенность в своих словах, словно он отвечал мне, как найти магазин за поворотом.

К раке я подходил с робостью, но поднявшись по ступеням вдруг замер от осенивший меня мысли. Ведь передо мной лежали мощи обыкновенного, реального человека, которым я уже восхищался много лет назад! Тот самый красивый князь, который крикнул в черно-белом телевизоре «Восход», когда я ходил в первый класс: «За Русь!» и я помню, как у меня мурашки побежали по телу, а потом во дворе мы рубились вечером с тевтонами деревянными палками и сшибались алюминиевыми крышками от мусорных баков и, конечно, победили и гнали их до самой помойки. Вот его могила. Вот его икона. Он смотрит на меня. Ему ли не знать, что такое кровь и предательство, воинская доблесть и трусость, жестокость и благородное великодушие. И если он смог прийти к святости, то и я могу просить его о помощи. По чесноку. Чисто-конкретно. На своем варварском наречии. Со своим разбойничьим багажом. Он поймет. Простит ли – не знаю. Но поймет. И, быть может, впишется за меня перед Господом Богом!

Не помню как, но я упал на колени перед гробом и ударился лбом о мрамор. Я ни о чем не просил. Просто шептал: «Прости, прости, прости, прости…»

Не знаю, сколько это длилось. Кто-то тронул меня за плечо. Подняв голову, я увидел старушку, в белом платке.

– Здоров ли ты, милай? – певуче протянула она, вглядываясь в мое лицо с состраданием – Уж больно долго стоишь. Я подумала не случилось ли что, прости Господи нас грешных. Не в обморок ли упал. Стоишь и стоишь, уткнувшись. Сынок мой хочет приложится, от ранения пострадавший, ты уж пропусти нас, а потом стой сколько хошь…

Обернувшись, я увидел парня в хаки, в коляске, без ног. Над ним стояла седая женщина в платке, за ней молодая, простоволосая. Я вскочил. Спустившись по ступеням, я встретился глазами с парнем. Он словно спрашивал меня, как тяжело больной перед кабинетом знаменитого врача: «Ну, и как там?»

– Нормально, пацан. Нормально.

Я шел к выходу и все повторял «Нормально все. Все нормально», а слезы все текли и текли по подбородку на грудь, и мне было не стыдно…

Потом я долго сидел на скамеечке среди могил на старом кладбище под сенью деревьев. Душа парила. Ощущение было такое, словно я только что признался в любви женщине, которую желал много лет, и услышал в ответ: да! Весь оставшийся день я провел в одиночестве, боясь расплескать радость. Съездил в Семиозерье, где отыскал остатки нашего спортивного лагеря, побродил, повздыхал и даже подтянулся с десяток раз на ржавом турнике, приколоченным к двум старым соснам. И опять плакал. Вышедший из облупленного, щитового домика сторож с удовольствием повспоминал со мной былое. Оказалось, он прекрасно знал моего тренера Михалыча, и сам был тренером когда-то по вольной борьбе, воспитал двух чемпионов, а теперь вот сторожил непонятно что и непонятно зачем… Я подарил ему бутылку армянского коньяка, с трудом отбился от настойчивого предложения «уделать ее на двоих» и скатался к озерам, где четверть века назад мы по утрам купались все отрядом после утренней пробежки. Окунулся в холодную воду вместе с двумя пацанами из местных, которые верещали от восторга громче пожарной сирены. Сидел на песчаном берегу, вспоминал Серегу, разговаривал с ним вслух. Мы вспоминали о том, как разучивали здесь, в этих холмах, первые аккорды на гитаре и мечтали создать вокально-инструментальный ансамбль – «Помнишь, помнишь?! «Поющие орангутанги»?». Я тогда уже