Моя война с 1941 по 1945 - Алексей Фёдоров

Потоптавшись минут пять по сену и соломе, они спустились и стали совещаться.

– Может, он в копнах? – сказал хозяин, и они вышли из сарая.

Я выскочил из-под кукурузы и тихо позвал ребят. Они не заставили себя ждать и спустились вниз.

Пока немцы кричали и осматривали копны, мы через ту злополучную дверь, где меня увидел хозяин, вышли и, согнувшись почти до земли, стараясь не шуметь, двинулись на запад. А немцы продолжали кричать у копен.

Мы остановились около леса отдышаться.

– Вот это да! – промолвил кто-то. – Еще чуть-чуть и… – последовал известный жест петли на шее.

– Да, нужно быть осторожней, а то дойдет дело до виселицы…

– Этот чертяка мне всю морду искровянил своим сапогом, – сказал Мишка. – Так наступил на щеку, да еще прижал ее, что я чуть не завыл от боли, но не дернулся.

Мы в темноте стали разглядывать Мишкины царапины и предложили ему вымыть лицо, что он и сделал, пробив тонкий ледок большой лужи.

Небо было ясное, но безлунное. Видимость достаточная и даже излишняя. Дорога шла через лес. Мы шагали молча, думая о минувшей опасности и о том, где найти еду. Заросшие щетиной, худые, мокрые, грязные, мы были непривлекательным зрелищем.

Но благополучный уход от опасности поднял наше настроение. А оно, это проклятое настроение, все время было прескверное и улучшалось, да и то чуть-чуть, лишь после хорошей жратвы. Ясное дело, голод и холод не поднимают настроения. Но вот бороться с природой и идти к цели с плохим настроением тяжело. Тем не менее, преодолевая трудности и собственный страх, постоянно рискуя, мы шли на запад.

Да, риск в нашем положении был делом обычным и чаще всего оправданным…

Мы с Яшкой оказались в подвале большой одиноко стоящей фермы, а Мишка с Алексеем ждали нас за углом сарая. Когда мы выглянули из подвала, ребят на месте не оказалось, и нам пришлось тащить провиант без их помощи. Очутившись за углом, мы увидели их за соседним сараем.

– Часовой ходит, – шепнули они.

– Где?

– Вот здесь только что прошел. Как он вас не заметил?

– Идём, – сказал я, направляясь к большому отдельно стоящему сараю, чувствуя, что там сено.

Поели на сеновале. Покурили. Установив дежурство и зарывшись поглубже, заснули.

Нас разбудила русская речь. Подумалось: вот бы спросить – далеко ли до Голландии? Нет, риск неоправдан. Когда смолкли голоса, мы потихоньку вылезли. Было темно.

– Там был коньяк, – сказал вдруг Яшка. – Пойду, возьму его.

Мы не пытались его отговорить, хотя у нас были продукты, и стоило ли рисковать из-за коньяка? Но, как назло, очень хотелось выпить. И мы вернулись все вместе. Яшка спустился вниз, а мы напряженно ждали его наверху, считая секунды. Управился он быстро, и мы с коньяком двинулись на запад. Мороз крепчал. Около копны мы выпили и бодро зашагали, закусывая на ходу.

Шли быстро, помогали выпитый коньяк и уверенность в правильном направлении – Полярная звезда светила справа.

Лес. Поле. Опять лес. На опушке отдых и молниеносное уничтожение оставшихся продуктов, особенно спиртного, а потом опять в путь. По сторонам дороги закончился мелкий сосняк, когда показались первые признаки рассвета.

Надо искать сеновал, в лесу оставаться на день опасно – могут обнаружить. Скорее вперед. Увидели железную дорогу. Пересекаем ее почти бегом и опять углубляемся в мелкий сосновый лес. Когда же он кончится?! Наконец, опушка, неподалеку поле и стога, большие круглые. Впереди мелькнул огонек, другой – селение. Почти бегом приближаемся к нему. Что за черт – нет сараев с сеном. Обошли несколько домов – сена нигде нет. Придётся бежать в лес, который виднеется с другой стороны деревни. Наконец Мишка находит нужный сарай. Заходим. В темноте трудно разобрать что где, но у Мишки кошачье зрение. Быстро разулись, портянки на грудь и зарываемся в сено. Его мало, но внутри сарая оно не продувалось…

Проснулись от острого чувства голода. Был день, но, который час, мы не знали. Мишка обулся и спустился вниз. Скоро мы услышали его шепот:

– Есть картошка, ведро, лес рядом, я пойду, сварю картошки.

– Иди, – сказал я после короткого совещания с товарищами, – только осторожней, чтобы не увидели.

– Не увидят.

Мишка отсутствовал часа полтора.

– Тебя никто не видел?

– Никто.

Обжигаясь, по-быстрому чистили картошку и большими кусками проглатывали ее. Торопились, как будто чувствовали, что наш разведчик все же нас подвёл.

Не прошло и двадцати минут, как во дворе послышались голоса и замелькали лучи фонариков. Мы притихли. Внизу разговаривали не по-немецки. Кто-то приставил лестницу, и, держа фонарь над головой, поднимался к нам. Луч света ослепил нас, и мы оказались видны как на ладошке.

Послышался голос, говоривший по-немецки:

– Американцы?

– Нет.

– Англичане?

– Нет.

– Кто вы такие?

– Русские.

– Да здравствует СССР! – воскликнул мужчина и позвал нас вниз.

Мы спустились. Нас плотно окружили, жали руки, хлопали по спине и подталкивали к дому.

Наконец я пришел в себя и спросил женщину, активно тянувшую нас к дому:

– Где мы находимся? Кто вы?

– Вы в Голландии, а мы – голландцы.

Сначала тихо, а потом все громче, с каким-то истерическим надрывом мы захохотали и начали обнимать и целовать голландцев. Слезы радости текли у нас по заросшим и грязным щекам, когда мы вошли в дом. Прослезились и женщины, а мужчины смущенно улыбались и стали ободряюще похлопывать нас по плечам.

Одна из женщин, учительница, принесла зеркало, из которого на нас по очереди смотрели худые, с воспаленными глазами щетинистые лица.

Нам дали бритвенные приборы и отвели в комнату, которая служила хозяевам баней. Мы скинули одежду, вымылись горячей водой. Пытаясь отмыть накопившуюся грязь, мы остервенело скребли тело ногтями.

Голландцы выдали нам старенькие костюмы, а нашу одежду сожгли. И правильно сделали – она была вшивая, а на комбинезонах было написано белой краской SU. Жаль, что мы, побоявшись холода, оставили свои шерстяные свитера. В них сохранились наши постоянные внутренние враги – насекомые, которые быстро распространились по чистой одежде.

Выбритые, раскрасневшиеся, довольные, мы вошли в общую комнату, где стоял накрытый стол. Ели с жадностью, проглатывая недожеванную пищу, чем вызывали улыбки у многочисленных присутствующих.

Когда мы насытились, пришла учительница с большой картой Европы и стала показывать, как наступают советские войска. Мы были счастливы услышать знакомые фамилии прославленных советских полководцев – Жукова, Рокоссовского, Конева, а сердца наши переполнялись радостью и гордостью за успехи Советской армии, за наш великий народ. Но и мелькала мысль: что ты сам сделал для победы? Вот если бы попасть к местным партизанам или еще лучше – каким-то чудом вернуться на родину и вступить в ряды фронтовиков… Но все это мечты. Такие мысли обескураживают, не позволяют полностью вкусить радость известий, которые слышишь за столом, поэтому стараешься отогнать их от себя, но это не удается, и мне не удалось избавиться от них до сих пор. Я пишу эти строки, а сам думаю: да, я проявил много желания и энергии, чтобы в итоге получить оружие и сражаться с фашистами. Но этого мало. Как нельзя сравнить действия наступающей армии с действиями партизанского отряда, так нельзя сравнить и солдата наступающей армии с партизаном. Армии, солдаты отвоевывают территорию, а партизан лишь помощник этого солдата. В итоге приходится удовлетвориться тем, что я смог в тяжелейших условиях морального и физического гнета проявить максимум инициативы, чтобы вырваться из плена и встать на путь сопротивления врагу. А ведь если бы не плен… Физическая и идеологическая закалка, пренебрежение опасностью, спортивное честолюбие позволяют думать, что я смог бы сделать гораздо больше. Не повезло…