Не хочу быть полководцем - Валерий Елманов

А на следующий день Годунов пригласил меня поохотиться. Честно говоря, особого желания я не испытывал, но отказываться было нельзя, и потому я согласился. Удобные моменты, чтоб заговорить с ним о дальнейшей судьбе Серьги были, но я не знал, с чего начать, опасаясь, что, если поведаю про эпизод с ограблением, Тимохе придется еще хуже и Годунов окончательно поставит на нем крест.

Блуждали мы по лесам целый день, и к вечеру у меня было лишь одно желание – завалиться спать, тем более что охота оказалась не такой уж удачной, как ее описывают в исторических романах. Три зайца да лисица – вот и все трофеи, причем ни одного из них я не мог записать на свой «боевой счет». Самое интересное, что Борис тоже не был большим ее поклонником и затеял ее исключительно для меня, чтоб князь фрязин окончательно не притомился от безделья.

А на следующий день я, зайдя навестить Серьгу, застал его совсем в ином виде. Тимоха беспомощно лежал на животе с задранной рубахой и мокрый с головы до ног. На обнаженной спине не было живого места.

«Опять драли», – понял я.

Услышав шаги он, не поворачивая в мою сторону головы, тяжело дыша, бросил отрывистое, останавливаясь на каждом слове:

– Сказывал же… не слыхать… вам… мово… обещания… Сколь… ни лупцуй… все одно… сбегу…

– На Дон? – уточнил я.

– А куда ж… еще… Знамо… – И умолк, принявшись медленно поворачивать голову в мою сторону.

Давалось ему это с огромным трудом – чувствовалось, что силы у парня на исходе. Однако Тимоха сумел-таки повернуть ее, с минуту щурился, вглядываясь в меня, потом разочарованно присвистнул:

– Так енто… ты… – И, вяло ухмыльнувшись, заметил: – Зря я… хорохорился…

– Так ты что, на самом деле раздумал бежать? – поинтересовался я.

– Кажись… ныне… у меня… одна дорога… на тот свет… – тяжело выдохнул он. – Землица сырая… славно остужает… Осталось уснуть… да не проснуться… Спина токмо… саднит… чуток… – не утерпев, пожаловался он.

Я еще раз поглядел на этот чуток. Узкие оконца, больше похожие на прорези, давали мало света, но мне хватило и скудных лучей закатного солнца, чтобы понять, насколько «скромен» был Тимоха. Из багрово-красного месива кое-где, словно куски сала из кровяной похлебки, торчали белые куски кожи. Это скорее напоминало не порку – убийство.

– За что они тебя так? – сочувственно спросил я.

– Слово… требовали… что… не сбегу, – еле слышно пояснил Тимоха. – А я… смолчал… Ты бы мне… сказку… поведал… каку-нито, – попросил он. – Глядишь… и усну… под ее.

– Навечно, – констатировал я. – Нет у меня таких сказок.

– Как же… нету… А тать… почто хотел… тебя… задавить? Вот и… обсказал бы…

– Когда? – не понял я.

– В амбаре… – напомнил тот.

– А тебе откуда… – начал было я и остановился, поняв, отчего мне показался знакомым голос, который остановил Петряя.

– Что ж ты молчал-то, дурья твоя голова?! – заорал я на Тимоху и метнулся к дверям.

На полпути я резко затормозил, снова кинулся к Серьге, кое-как перетащил его на солому и вновь бросился бежать к Борису Годунову. Искать его было легко. Он, как обычно, перед сном проводил время в играх с сестренкой. Увидев мое встревоженное лицо, он вначале тоже перепугался, но, узнав в чем дело, вздохнул с облегчением:

– Решил, сызнова тати напали, – пояснил он мне. – А Тимоха сам виноват, – отмахнулся Годунов. – Я поутру заглядывал к нему. Мол, слыхал я, слову ты своему не изменяешь, потому, ежели дашь его, что бежать не удумаешь, боле бить не станут. А он в ответ, мол, без воли ему и жить ни к чему. Ну я и повелел…

– Повелел насмерть забить? – уточнил я.

Годунов досадливо поморщился, снял с колена Иринку, что-то ласково прошептал ей на ухо и, легонько подтолкнув, отправил девочку спать. Некоторое время он с улыбкой смотрел ей вслед, потом повернулся ко мне и заметил:

– Не надо бы так, Константин Юрьич, при ей-то.

– А забивать надо? – не удержался я.

– Хороший пахарь завсегда поле от сорной травы очищает, – возразил он и сокрушенно развел руками. – А что еще с ним делать? Так оставить? Сбежит. Непременно сбежит. Да исчо похваляться учнет – мол, вона я из каковских, никто мне не указ. А иные прочие, глядючи на него, тож в бега подадутся, и с кем я тогда останусь? Ты, фрязин, не помысли, будто я зверь какой. У меня в деревне окромя Тимохи всего двое поротых и те за дело, потому как я и сам такого не люблю, а тут… Был бы он вона как твой холоп, и мне его драть ни к чему, а ныне я иного выхода не зрю. – И поинтересовался, явно стараясь свернуть разговор с щекотливой темы: – Как там у тебя Андрюха, на ноги встал?

– Кое-как, – нехотя ответил я, начиная понемногу остывать. – Бабка сказывала, что раньше чем месяца через два-три не отойдет. – И усмехнулся, припомнив радость на лице младшего Висковатого. – Первым делом полез сопли мальчишке вытирать. У них сейчас и не поймешь, кто нянька, а кто дите. Оба друг на дружку глядят не наглядятся.

– Ишь ты, – вздохнул Годунов и с легкой завистью в голосе заметил: – Свезло тебе с холопом, фрязин. Ежели Тимоха из таковых был, и я бы об ем позаботился, а ныне что ж – яко аукнется, тако же и откликнется. Сам он виноватый.

– Он мне жизнь спас, – пояснил я и поведал, как было дело.

Нет, обо всем я рассказывать не стал, понимая, что Годунов отнесется к тому, что Серьга пристал к шайке разбойников, весьма и весьма неодобрительно. После такой новости вести с хозяином терема дальнейшие переговоры о смягчении участи Тимохи будет чертовски затруднительно. Вполне хватит и одного эпизода с участием его, Петряя и моим, хоть и пассивным. Борис внимательно выслушал, нахмурившись, несколько раз прошелся из угла в угол, затем остановился возле стола и аккуратно взял лежащие на нем деревянные куклы, обряженные в цветастые лоскуты, изображающие платья.

– Худо, когда у дитяти кукол нет, – задумчиво протянул он. – И рада бы проиграться, да не с чем. А у Иришки моей сразу пяток – вон даже забывает где ни попадя. Худо, ан никуда не денисся. Прочим, ежели даже по одной раздать, – и он протянул мне куклу с приклеенными к деревянной головке волосами из светло-рыжей пакли, заплетенной в косичку, – так у самой не останется. Иное дело, когда у другого тож кукла имеется. Тут куда как проще – своя надоела, сменял, и вся недолга. – С этими словами Годунов мягко вынул из моих рук рыжую, сунув вместо нее чернявую, после чего, склонив голову набок, вопрошающе уставился на меня.

– Это ты о чем, Борис Федорович? – уточнил я, хотя и понял, к чему тот клонит.

Просто мне необходимо было время, чтобы все прикинуть, – уж очень неожиданно прозвучало его предложение, высказанное хоть и в завуалированной форме, но достаточно откровенно.

– У меня чрез две седмицы свадебка, – напомнил Годунов, – а ты сам сказывал, Андрюхе твоему еще два-три месяца надобно. Выходит, негоден он для дороги, а тебе, яко князю, без холопа, хоть и одного, пускаться в путь неча и думать. Мне для тебя человека не жаль, но где ж их взять-то? Ежели бы тыщи имел, и не одного бы дал, а так… К тому ж ты сам поведал, яко у них с Ванюшей задушевно все. Потому и опасаюсь – кого иного приставлю, не то выйдет. Младеню ведь, чтоб отойти от пережитого, да душой отмякнуть, да в себя прийти, не месяц надобен. Хорошо, ежели одно лето, а коли поболе? По всему выходит, надобно тебе оставить Андрюху здесь.