Полька - Мануэла Гретковска

— Ну ладно, в конце концов, я тоже вырос в плетеной бельевой корзинке, — капитулирует Петушок.

Все здесь волшебное, словно в сказке про гномов. В ужас приводят лишь коляски. В профиль они напоминают катафалки. Помню, были такие черные, мрачные «буфеты» с дребезжащими стеклышками, внутри стоял гроб, а из-под крышки торчали оборки простынь. Они проезжали мимо моего лодзинского двора, а за ними следовали оркестр, люди в трауре и завороженные этим зрелищем дети.

Пластиковые окошки, тоскливые (практичные) цвета. Хватаю одну, и из участника похоронной процессии превращаюсь в бонну. Остается только надеть чепчик. С вереницей таких колясок я могла бы выступать в мюзикле о великосветской жизни. Великосветской, потому что платить за эти пружины и отвратительный дизайн надо триста баксов. Вряд ли стоит ждать революции в области производства детских колясок к апрелю следующего года. Поля вдоволь накатается в кроватке-колыбельке, а на прогулки будем ходить с «кенгуру».

Из Польши сообщают о новой премии («Не для меня ряды машин… не для меня…») имени Юзефа Мацкевича[61]. В противовес «Нике», для порядочных правых писателей. Отлично, чем больше премий, тем лучше. Как еще можно использовать Мацкевича? Эти страсти и романы несколько поблекли. Читать его, конечно, не будут, зато он пригодится в качестве лозунга.

Образ мыслей Мацкевича, нетипичный для Польши — быть может, за исключением Бжозовского[62], — сыграл огромную роль. Логический, как и подобает натуралисту, Мацкевич не вдавался в нюансы, оправдывающие сомнения человеческой натуры. Природа не знает жалости, человека делает зверем история (коммунизм). Писателю доставалось и от правых, и от левых — в конце концов его совсем затравили.

Без Мацкевича не обошлось бы, пожелай кто-нибудь после распада Советского Союза показать разницу между (настоящей?) Россией и коммунизмом. Он знал Россию, которая его завораживала, хорошо разбирался в коммунизме. Мацкевич не смешивал их, он высмеивал теории, доказывающие русское происхождение коммунизма. Советский Союз представлялся ему отрицанием России, ее дьявольским, кривым зеркалом. Это не его метафоры. «Дьявольский», «демонический» — словечки из репертуара любителя мистики Здзеховского[63], который сходился с Мацкевичем в оценках коммунизма. В тысяча девятьсот восемьдесят седьмом году я сопоставляла их концепции в своей курсовой работе. Один из научных руководителей, человек порядочный, но трусливый, в последний момент вышел из экзаменационной комиссии. Как-то я встретила его на Гродзкой[64], и профессор, желая избежать объяснений (а что ему было говорить — что карьера дороже? После того, как он несколько лет учил нас не бояться мыслить вопреки политическим системам?), попытался разминуться со мной, укрывшись в магазине. Как назло, он наткнулся на выступ стены с водосточной трубой. И застыл возле нее, словно размышляя, не забраться ли на крышу.

У Петушка проблемы с видовой идентификацией:

— Ты едешь в Будапешт, а Поле там делать нечего, надо ее оставить дома. Будь я королевским пингвином, мог бы высиживать яйцо, укачивая его на лапках. Вернувшись из путешествия, самка приняла бы бандерольку обратно.

— Австро-венгерские мечты. Так не бывает.

Небось лет через сто, а может, и пятьдесят, ученые придут к выводу, что беременность представляет угрозу для плода, и будут пересаживать его в искусственную матку, где не бывает ни отравлений, ни травм, ни асфиксии «по вине матери». Естественная беременность станет рискованной роскошью.

— Ну да-а… — Петушкин предполагает, что скорее уж изобретут безвредные наркотики. — Сможешь всласть покурить во время беременности.

— Радость моя, ты, кажется, заботишься в первую очередь о себе любимом. Хочешь обеспечить свою старость — с травкой, но без похмелья…

Одалживаю у него для поездки вельветовые штаны. Талия уже исчезла, зато появился живот, так что в поясе брюки не сходятся. Подвязываю их веревочкой. Прикрываю свитером — шарика не видно.

17 ноября

НДС на книги (ура!) и строительство вводить не будут, все остается по-прежнему! Два закона, приближающие меня к тому моменту, когда я войду в собственный ДОМ ПИСАТЕЛЯ.

Я люблю Туска, быть может, потому, что мы с ним одинаково шепелявим. А может, потому что на фоне гнусных политических морд он производит впечатление нормального и честного человека. Собирается баллотироваться на пост главы Унии. Геремек[65]тоже — за ним традиции «Солидарности» (умение договариваться с коммунистами). Ни одни выборы — ни президентские, ни местные — мой кандидат не выиграл. Жаль Туска.

Еще одно преимущество Поли, на уровне митохондрий: мужчины (сперматозоиды при оплодотворении) теряют свое митохондрическое ДНК. В яйцо протискивается только генетическое ядро, хвостики отпадают. Я подарю Поле митохондрии матери, бабушки Эвы, а она, если у нее тоже родится дочка, передаст их дальше. Мужчины — эволюционный тупик (с митохондрической точки зрения). Мне нечего оставить Поле в наследство, я вряд ли заработаю на «дом писателя» (разве что на самую дешевую времянку) — только эти крошечные фамильные митохондрии.

Встаю посреди ночи, испытывая отвращение ко всему на свете. К себе самой. Бреду в туалет. Как можно любить человека, единственный смысл жизни которого — встать с кровати и пописать? В три часа ночи я обнаруживаю в себе лишь эту единственную потребность, все остальные спят или заняты самоуничижением.

18 ноября

В самолете дремлю где-то между небом и землей, ближе к небу.

Еще укутанная теплой ночью, крепкими нежными руками Петра.

Под нос мне подсовывают паприкаш с салями — ну разумеется, я же лечу в Венгрию: авиалиния «МАЛЕВ» приветствует на борту. Три часа дремоты. Тучи наверху ничем не отличаются от залитого дождем будапештского аэродрома. После недоразумения в Германии (я перепутала кредитную карточку с телефонной, а встречающие, не обнаружив среди прилетевших пожилой седовласой дамы — писательницы! — ушли, бросив меня на аэродроме предаваться фантазиям о жизни в зале ожидания) тревожно высматриваю «приветствующих». Заготовила табличку со своей фамилией. Есть, узнали. В руках «Учебник для людей» с моей фотографией на обложке (морда на картоне может иногда на что-то сгодиться). Сравнивают оригинал с портретом, подходят. Марта, венгерка из Польского института, и издатель — Йошка.