13-й Император. "Мятеж не может кончиться удачей" - Никита Сомов

Укрепление пошатнувшегося здоровья хорошо сказалось не только на продолжительности жизни офицера, но и зеркально отразилось на работе. Взятая за образец разработанная Барановским скорострельная пушка образца 1872 года нашей истории уже была изготовлена в опытной мастерской при Обуховском заводе в соавторстве с самим Барановским. Как Павлу Матвеевичу удалось все провернуть, остается для меня загадкой, но можно констатировать факт, что историческая справедливость в данном случае не пострадала — основным генератором идей остался прежний изобретатель. Хотя наверняка саму идею Барановский вынашивал годами, так что ничего удивительного в этом нет. А в целом, не без моей помощи, но все же добившись пока непревзойденного качества стали для пушек, Обухов вместе с Барановским со всем пылом принялись за производство орудий для флота и армии. Деньги на завод уходили как в бездонную бочку, результат же пока был более чем скромным. Впрочем, в морском министерстве дела обстояли еще хуже. Как выяснилось, к большому строительству флота оказалось не готово сразу все. Не хватало знаний, опыта, материалов, инженеров и рабочих. Помощь, предоставляемая мной из дневника-ноутбука моему морскому министру Краббе, оказалось недостаточной. Несмотря на все мои старания, многие детали остались покрыты белыми пятнами.

Однако дело двигалось. Тяжело, со скрипом, сопровождаемое руганью и отчаянной спешкой, строительство уверенно продвигалось вперед. Я понимал, что воевать с Османской империей за проливы, не запечатав их наглухо от британской эскадры, чревато повторением Берлинского конгресса. Когда Россию, несмотря на убедительную победу на суше, оставили без кровью оплаченных плодов победы. Уж лучше положиться на Бога и оставить мысли о проливах навсегда, чем воевать, зная, что победу отберут. Думать, что удобной возможностью пощипать Россию больше не воспользуются, как-то слишком наивно.

Дальнейший разговор с моими ближайшими соратниками прошел очень обыденно. Менделеев отчитался о своих успехах на ниве зарождающейся химической промышленности. Столетов рассказал о проведенных исследовательских работах по вопросам земледелия на Северном Кавказе и Средней Азии. Рейтерн вспомнил, что забыл выразить свое негодование о тратах на исследования, честно говоря, совсем уж копеечных. Бунге горячо поддержал его и не преминул попрекнуть Краббе с Путиловым — основных растратчиков в нашей компании. Те принялись ожесточенно защищаться. Не став ждать, пока все выговорятся (было уже глубоко за полночь), я выпроводил своих собеседников.

Несмотря на усталость, спать не хотелось. Такое бывает после тяжелой умственной работы, когда мозг по инерции продолжает думать, отказываясь выключаться по приказу. Ночная прогулка на свежем воздухе здорово бы поправила ситуацию, но без серьезной охраны прогуливаться неразумно — не до фрондерства. А напрягать Рихтера и свою охрану, которым и без того тяжело, мне как-то не хотелось. Пришлось ложиться спать. Но тут заявился, как почувствовал, что я о нем думаю, начальник моей охраны и принялся сбивчиво извиняться и просить отставки, мотивируя тем, что не сумел обеспечить должной защиты. Я не сразу понял, чего Оттон Борисович хотел от меня, а когда понял, то от души отругал за малодушие и нежелание работать. Затем высказал все, что я думаю об этом решении, и успокоил его тем, что за следующее удачное покушение его ожидает не какая-то там гуманная отставка, а полноценный расстрел. Рихтер расстрелу весьма обрадовался, поблагодарил за оказанное доверие, пообещал искупить потом и кровью, после чего, успокоенный, ушел. Ну а я смог заснуть.

* * *

Дмитрий Иванович Менделеев возвращался с тайного совета у государя в самых восторженных чувствах. От недавней тревоги за судьбу императора, с которой блестящий химик с некоторых пор тесно связывал свою карьеру, не осталось и следа. Более того, его здоровое честолюбие заглотило наживку получить высокий чин по самое брюхо. Какому-то промышленнику, пусть бесспорно и весьма талантливому, государь отдал целое министерство! Пусть его еще только предстоит отстроить, пусть награда во многом была получена авансом, но Дмитрий Иванович вспомнил Взгляд. Да-да, это был именно Взгляд! Когда император поздравлял Николая Ивановича министром, то весьма многозначительно посмотрел на него, как бы намекая на возможность стать следующим. Пусть не министром, но главой отдельного департамента так уж точно.

Менделеев вполне обоснованно считал, что так оно и будет. Понимая, что работы на пути к своему департаменту ему предстояло целое море, он не отчаивался, а напротив, рвался в бой. Душу приятно грело значение того, чего он сам добился, в том другом мире, который мог бы случиться. Да и теперь периодическая таблица химических элементов его имени, будто бы приснившаяся во сне, увековечит имя Менделеева в истории мировой науки. Но это обещало быть только началом! Его ждали десятки открытий и изобретений, далеко не все из которых были сделаны им. Иногда на задворках сознания Дмитрия Ивановича мелькало сожаление о том, что приходится присваивать себе чужие озарения, но надолго эта мысль не задерживалась. Времени на самобичевания и сомнения не оставалось — государь настойчиво требовал немедленного результата.

Менделеев с улыбкой вздохнул и покачал головой в полутьме увозящей его домой кареты. Ему необходимо было не только получить, но и развернуть полномасштабное производство керосина и тротила для снарядов. И если с керосином больших трудностей не ожидалось, то с тротилом придется помучиться, не столько ради того, чтобы не было таких проблем, как с капризным динамитом, сколько для использования тротила в снарядах, где динамит абсолютно непригоден. Производство серной кислоты было совершенно недостаточным и нетехнологичным, а ее требовалось много, очень много. Хотя кто мешает ему поначалу использовать в промышленности тот же динамит, оставив тротил только для снарядов? Менделеев хмыкнул в темноте кареты посетившей его очевидной мысли. К тому же производство динамита будет прекрасным вкладом с его стороны в разорение этих негодяев Нобелей, которых пришлось едва ли не силой выживать с легкодоступных нефтяных месторождений Баку.

Но на этом дела Дмитрия Ивановича отнюдь не заканчивались, по образцу Путилова ему вменялось немедленно готовить не только химиков, но и обучать рабочих для своих производств. Наладить отечественный выпуск керосиновых ламп и приложить все усилия к захвату рынка. Государь обещал процент от прибыли керосиновых производств, заранее деля шкуру неубитого медведя. Хотя если продукт будет использоваться столь массово, то в обозримом времени после появления его на рынке Менделееву светило стать богаче Обухова с его марками стали.

На второй день трехдневного траура по усопшему наследнику престола Российского польские погромы, спонтанно охватившие огромную страну, поутихли и кое-где переросли в еврейские (ну не любили простые русские мужики евреев, не любили). Империя, казалось, замерла в ожидании страшной и громкой расправы над бунтовщиками и предателями. Во всех крупных городах был введен комендантский час. Да и вообще люди старались лишний раз не показываться на улицах — всюду сновали донельзя обозленные патрули…

Через окошко под низким сводом, в потолке, пробивался поздний рассвет петербургского утра. В маленькой, едва ли три на три метра, камере Петропавловской крепости пахло сыростью и гнилой соломой. Обстановка была скудной: койка, прибитая к полу, железная доска, врезанная в стену и имеющая изображать стол, да клозет — вот и вся мебель. Света в камере почти не было, лампу приносили только с миской отвратительной бурды, к которой Петр Данилович не притрагивался, и куском липкого вонючего хлеба.