Венский бал - Йозеф Хазлингер

Что было нашей целью? Сегодня я сказал бы: мы сами, прочность и сплоченность нашей группы. Ее боеспособность. Залог нашей непобедимости. Чтобы никто не мог капать нам на мозги и останавливать нас в наших замыслах. Мы стремились ворваться в историю. Это, может, звучит высокопарно, но мы не думали ни о какой рисовке, мы так жили и чувствовали. Мы хотели защитить себя. Все мы пришли к одному выводу: если будем бездействовать и уповать на лучшие времена, все станет еще хуже. А что нам оставалось? Ждать, когда все мы окажемся безработными? Или, по-вашему, мне следовало чего-то ждать – чтобы какой-нибудь чертежник из восточных стран или даже из Африки занял мое место, поскольку он стоит дешевле?

Какие у нас задачи, за какое будущее мы ратовали – все это осознавалось далеко не сразу. Поэтому потребовались панихиды: каждое воскресенье, в обеденное время, мы вступаем в контакт с нашими предшественниками. В хай-тек-салоне мы включали синие прожектора, а на алтаре зажигали три свечи. Потом садились в круг на вертящиеся стулья. Нижайший вставал за кафедру и читал отрывки из записей и книг, затем комментировал прочитанное. Он выявлял исторические связи, растолковывал, что именно важно в этих текстах для нас. Он всегда был готов ответить на любой вопрос и сам ставил их: «Что такое сегодняшняя Церковь? Кто в ответе за то, что ты, ты и ты и все порядочные люди страны уже никак не могут влиять на собственные судьбы? Кто виноват в том, что миллионам людей в Европе не дают честно зарабатывать на хлеб?»

Чтение и комментирование занимали час-полтора. Потом Нижайший садился на свободный стул. И тогда завязывался общий разговор, нередко часа на два. Никто из нас не был привязан к своему стулу. Каждый мог сидеть, где ему нравится. Нижайший занимал свободное место. В обсуждении заметную роль играл Файльбёк. Он был верен букве национал-социалистических писаний. Но Нижайший говорил: «Истину нам никто не преподнесет. Наша задача – найти ее. Покойные предшественники лишь указывали пути. Не будем забывать: все они потерпели крах».

Панихиды вдохновляли нас идеей единства нации и идеей создания неуязвимой единицы сопротивления. Народное единство – неудачное выражение. Лучше сказать – единение людей белой расы. Рамки нордической или арийской общности, насколько мы могли судить об этом по сочинениям Розенберга и Дарре, казались нам слишком узкими. Файльбёк считал, что единение белых народов должно быть сориентировано на немецкую культуру. Нижайший думал иначе. Он объяснил нам, что идея народного единства проявилась в антинемецком сопротивлении, например в чешском движении таборитов. На следующей панихиде он прочел нам несколько текстов о программе таборитов и об их беспощадной борьбе против Церкви и императора Сигизмунда. Тут уж и Файльбёк не мог скрыть некоторого преклонения перед Яном Жижкой.

О роли славянских народов речь заходила постоянно. Нижайший принципиально относил их к общности белых народов, так же как и венгров и румын, но считал, что сначала их надо изгнать из наших государств и принудить к созданию собственной народной общности. А там уж посмотрим, насколько они годятся для сотрудничества. Славян мы презирали больше всего за то, что они сами подставляют шеи под ярмо эксплуатации и тем самым разрушают все, что нажито нами в области социальных гарантий.

Вытеснение иноземцев было нашей приоритетной задачей, основной предпосылкой борьбы за Третий рейх.

– Если мы не прогоним их вовремя, – сказал однажды Нижайший, – они подомнут нас, когда их станет так много, что они окажутся господами, а мы превратимся в их быдло. И впереди у нас – новый век, век кровопролития.

– Вспомните отчаянную борьбу Тома Метцгера и его White aryan resistance[26]в Калифорнии, – подхватил Профессор. – Там у них почти непосильная задача. Надо изгнать две трети всех жителей Лос-Анджелеса.

План у нас тогда был довольно смутный. К двухтысячному году мы хотели выдавить из страны всех славян и всех небелых иноземцев. Мы, конечно, понимали, что своими силами нам такое не провернуть. Поэтому было решено точечными акциями заставить чужаков организоваться и спровоцировать насилие с их стороны, чтобы поднять волну сопротивления всего народа. Тогда, глядишь, и политикам пришлось бы пойти на масштабные действия по выселению некоренных жителей.

Иоахим Флорский трактовал Апокалипсис: по его разумению, первая эра, эра Отца, заканчивалась рождением Христа. Потом наступала эра Сына, эра проповеди Евангелия. Третий этап – эра любви, радости и свободы. Она, по предсказанию Иоахима, должна была начаться где-то около 1260 года. И хотя это пророчество умножило число его приверженцев, их борьба не дала ожидаемых результатов.

– Иоахим хотел сам участвовать в борьбе за Третью эру, – сказал Нижайший. – Поэтому его ошибку можно понять. На самом деле он, того не зная, боролся за Вторую эру. Апокалипсис был написан после рождения Христа. Если всерьез принимать обозначенные в нем тысячелетние периоды, то Первая эра тождественна первому тысячелетию. Но это – не эра Сына, а эра Отца, когда Церковь одолевала внешних врагов. И лишь потом наступила эра возмущенного Сына, борьбы за истинное понятие братства. С каждым веком эта борьба становилась все более ожесточенной, а в двадцатом охватила весь мир. Вот теперь мы стоим на пороге Третьего Тысячелетнего Царства.

От панихиды к панихиде мы всё яснее понимали, что на нас возложена древняя миссия, что нам поручено высечь ту искру, с которой начнется мировой пожар, а из него возникнет новый тысячелетний рейх. Искра вспыхнет в нашей борьбе с чужеземцами …Число их – как песок морской. И вышли па широту земли и окружили стан святых и город возлюбленный. И ниспал огонь с неба от Бога и пожирал их; А диавол, прельщавший их, ввержен в озеро огненное и серное, где зверь и лжепророк, и будут мучиться день и ночь во веки веков.[27]

После панихиды все мы готовили праздничную трапезу. В течение полутора суток мы ничего не ели, только пиво пили. Нижайший, правда, всегда чередовал пиво с кофе. Такая уж у него была прихоть. Выпьет бутылку пива, а после – чашку крепкого кофе, даже внизу, в тире, когда вел свои записи. При хорошей погоде мы готовили еду во дворе. Сачок соорудил большой гриль. Обычно пи покупал барашка у одного местного крестьянина. В Раппоттенштайне мы ели только все натуральное, прямо от крестьян. Если у них было что-то особенное, они звонили нам. Ближе к вечеру, после трапезы, мы возвращались в Вену. Сачок и Бригадир часто задерживались, Файльбёк тоже.

Я уже где-то месяца два был членом группы, и вот созрело решение перейти к действию. С помощью видео мы изучали разные виды рукопашного боя, чтобы взять на вооружение то, что могло бы нам пригодиться в первую очередь. Каждый из нас должен был иметь свой почерк. Иногда мы прерывали запись и, перейдя в хай-тек-салон, воспроизводили ту или иную боевую ситуацию, чтобы соотнести ее с нашими практическими задачами. Пузырь и Бригадир полагались на свои мускулы, остальные предпочитали владеть каким-либо оружием. Я купил себе нож с выкидным лезвием. Жердь обзавелся деревянными дубинками, какие применяют в восточных единоборствах. Прежде чем планировать общую операцию, каждый должен был пройти испытание в боевой схватке.