Венский бал - Йозеф Хазлингер

Отец сходил на кухню за кофе. Дрожащей рукой он наполнил мою чашку. Затем сел и сказал:

– Кофе-то венский. «Майнль». Бак Дахингер, художник, ты его знаешь, из Гмундена привез.

Я пил кофе и поедал восхитительные пирожки со сливовым джемом, испеченные моей матерью.

– Ты их по-прежнему любишь? – спросила она. – В Вене этого предостаточно.

– Вы должны в скором времени приехать ко мне.

Мать проникновенно взглянула на меня и закивала, а отец, кажется, был не в восторге от этой мысли. Он перевел разговор на другую тему.

– ЕТВ отбило у Си-эн-эн более тридцати процентов британских телезрителей. Что ж. Пусть уж лучше Европа сама вещает свои новости.

Мать рассмеялась и шепнула мне, словно выдавая чужую тайну:

– Сегодня он смотрел ЕТВ.

Отец снова исчез за дверью библиотеки, а когда вернулся, стало ясно, зачем он отлучался. В руке у него был лист бумаги с написанным от руки венским адресом: «3-й район. Разумовскийгассе, 16 (или 26?)». Он уже не помнил номера дома. Внизу была приписка: «Кафе „Цартль". На углу Разумовскийгассе?» Название поперечной улицы он запамятовал. Далее перечислялись портной на Геологенгассе, булочная на Ландштрассерском шоссе, ресторан на Лёвенгассе и указывался адрес какой-то женщины, проживавшей на Зальмгассе.

– Можешь сразу выбросить этот листочек, твоя воля. Но если вдруг захочется полюбопытствовать и нечего будет делать, попробуй узнать, на месте ли они. Все это было неподалеку от моего венского дома.

– Ландштрассерское шоссе? Ты ничего не путаешь?

– Так мне запомнилось. Район называется Ландштрассе.

Я пообещал наведаться по этим адресам.

– Нет, – энергично возразил он. – Только в том случае, если у тебя не будет других дел. Женщина наверняка уже там не живет. Но, может, остались родственники. Мне было бы интересно узнать, что с ней и как. Если она вообще еще жива.

– Она была твоей подругой?

– Это длинная история. Расскажу, когда навестишь нас в следующий раз. Извини, я забыл принести тебе пепельницу.

Но я и так уже засиделся. Провожая меня до дверей, отец сказал:

– Портной – просто первоклассный. Если он еще при деле, закажи ему костюм.

Я обнял на прощание мать, отец же решительно уклонился от сентиментальных объятий. Но я все же чмокнул его в щеку, при этом у меня мелькнула мысль, что, возможно, это наше последнее свидание. Направляясь к машине, я закурил и еще раз обернулся. Родители стояли в дверях и смотрели мне вслед.

Нижайший был совсем из другого теста. Он жил ради своей миссии, нашей миссии. Нет, он сам был миссией. На моих глазах он ни разу ни на секунду не дрогнул. И никогда ничего похожего на страх. Стопроцентная убежденность в правоте каждого слова, каждого поступка. Это не значит, что он не знал сомнений. Он сомневался в других, но в себя верил неколебимо. Приняв решение, шел до конца. Эта его непреклонность и решительность, его идея жить, сметая все барьеры, и сделали его нашим вождем, хотя он был самым младшим из нас. Во времена Друзей народа никому и в голову не приходило оспаривать его главенство, даже Файльбёку. Никогда не забуду первой встречи с ним. Он приехал в усадьбу под Раппоттенштайном. За рулем Панда, рядом с ним – Жердь, а сзади сидели Нижайший и Файльбёк. Бригадир, Пузырь, Сачок и Профессор выбежали навстречу с бутылками пива, я – за ними. Когда вновь прибывшие выходили из машины, я был еще во дворе. Ворота уже открыли. Я не знал, кто из этих четверых Джоу. Но усек это с первого взгляда. Он был очень худой, кожа да кости, волосы темные, почти черные. Стоило ему посмотреть на меня, и все застыли как по команде, а он направился прямо ко мне.

– Ты Инженер? – спросил он.

Я кивнул.

– Теперь у нас полный состав.

Он потыкал меня кулаком в грудь так, будто мы старые друзья. Потом сделал приветственный глоток.

«Теперь у нас полный состав». Я не сразу понял, что он имеет в виду. А после, когда мы вошли в хай-тек-салон для нашей первой панихиды, я уже начал догадываться. Панихида! Я вам позднее объясню. В помещении было десять расставленных по кругу стульев. И я оказался десятым, стало быть, замкнул круг. Меня здесь ждали. Я был последним, кого приняли в Друзья народа. Не знаю, почему выбрали именно меня. Но всегда считал это особым отличием. Потом Файльбёк сделал несколько робких попыток присватать еще кого-то. «Ну не в полноправные члены, – говорил он, – а для установления личных контактов». Файльбёк всегда носился с идеей подключения к другим группам. Нижайший не возражал против неформальных контактов, ему даже было любопытно, что думают и какие акции замышляют другие. Но он был решительно против какого бы то ни было разглашения наших тайн. Файльбёку он ответил: «Ты видишь хоть один свободный стул в этом круге? У нас все укомплектовано».

И, если не считать полицейских, никого, кроме зальцбургского «гауляйтера» и его заместителя, в нашем убежище не было. Нижайший не сомневался в том, что всякое расширение группы только отвлечет нас от цели. Он говорил: «Оптимальное число – семь или девять человек. Если меньше, группа станет слабее, если больше, это грозит развалом. Восемь тоже не годится – группа может разделиться на две равносильные части».

Откуда взялись цифры «семь» и «девять», я до сих пор не могу понять. Знаю только, что Нижайший всегда интересовался тайными обществами, конспиративными организациями, еретическими сектами и вообще группами сопротивления и, конечно, той верой, которая сплачивала эти группы даже перед лицом смерти. Прежде всего, он изучал историю оппозиционных движений Средневековья, еретиков XIII, XIV и XV столетий, борцов против господства Церкви, целью которых было Третье тысячелетнее Царство, где будет покончено со всяким рабством. Никто из нас не имел об этом понятия, даже Файльбёк. А Нижайший умел ярко и толково излагать историю, он рассказывал о революционерах, истребляемых Церковью за проповедь одной-единственной идеи – мечты о чистой и богоугодной жизни. А они не отрекались, несмотря ни на какие пытки, и даже в пламени костров провозвещали новую общность людей. Нижайший скрепил нашу маленькую группу духовной связью с героями истории. Мы обрели бесчисленных предтеч, кровь которых взывала к мщению.

Разумеется, мы старались побольше узнать и о возрождении идеи Третьего рейха Мёллером ван ден Бруком,[23]и об истоках национал-социалистического движения. Интересовались тайным обществом Туле,[24]куда входил Альфред Розенберг, Артаманами,[25]на тайных собраниях которых встретились Рихард Вальтер Дарре и Генрих Гиммер, и даже деятельностью групп антифашистского сопротивления. Однажды Нижайший принес нам показания некоего тюремного священника, просто обескураженного тем, что участник коммунистического подполья, уже с петлей на шее, выбил у него из рук крест и вместо покаяния крикнул: «Да здравствует Сталин!» Мы ненавидели коммунистов, но эта несокрушимая верность идее потрясла нас.