Прогулки с Андреем Толубеевым. Записки театрального дилетанта - Михаил Константинович Зарубин

населения живет в собственных домах, двадцать процентов — в городских квартирах, а около половины финнов — в домах секционных, среди сосен. При том, что Финляндия — довольно бедная ресурсами страна. Просто это часть Российской империи, не пережившая революции и избежавшая коммунистической власти. Разница между Финляндией и бывшим СССР примерно такая же, как между Северной и Южной Кореей. Если бы в марте 1917 года в России не устроили бы государственный переворот, именуемый «февральской революцией», то русские жили бы сейчас, как в сегодняшней Финляндии и в древней Руси — в собственных домах среди сосен.

Одноэтажная Америка считает себя «первой в мире страной пригородного типа». Это неправда. Русские и другие народы восточно-христианского этноса, были странами «пригородного типа», то есть жили в городах, застроенных односемейными домами с приусадебными участками. Задолго до Америки.

Старинный русский город — это мечты о городе-саде, здоровой и человечной среде обитания, «стране пригородного типа». Этот тип поселения до сих пор сохранился у нас в провинциальных городах с односемейной усадебной застройкой, его фрагменты уцелели даже в Москве. И сейчас, в двадцать первом веке, усадьба, где умер Гоголь, окруженная мегаполисом, захлебывающимся от транспорта, смотрится как сельская усадьба. До начала двадцатого века такие усадьбы были нормой. Московский дворик на картине Поленова — совершенно деревенский, заросший травой — находился на Арбате, сейчас здесь резиденция посла США в Москве.

До 1917 года русский народ даже в городах продолжал жить в традиционной среде обитания, в ландшафте, соответствующем укладу жизни русских. Поэтому мы были не только быстроразвивающейся страной, с высокими темпами экономического роста, но и страной с быстро растущим населением.

Стыдно признать, что современный американский город, а тем более европейский, гораздо больше похожи на соразмерный человеку традиционный русский город, чем город советский.

Предел этажности для жилого дома по законам зрительного восприятия — восемь, девять этажей. Нормы этажности «сталинских» домов — восемь, двенадцать этажей. Хрущевская норма — пять, девять этажей, брежневская — девять, шестнадцать этажей, позднебрежневская — шестнадцать, двадцать два. Сейчас нормой стало двадцать пять и выше этажей. Но и двенадцатиэтажный дом — за гранью нормального. Выше жить вообще вредно из-за вибраций, ведь дом раскачивается. Да, да, чуть, но раскачивается. Вредно и вследствие огромного расстояния до земли. Мы не осознаем, что нам неуютно смотреть в окно, что на верхних этажах мы живем в состоянии непрерывного стресса. Малышам это просто уродует нервную систему. Тем более, когда из окон виден не прекрасный пейзаж, как в горах, а лишь бесконечные многоэтажные коробки, монотонного, как при Хрущеве и Брежневе, или агрессивного, как сейчас, облика. Из окна человек должен видеть небо, а не бездушные, бездарные строения.

Особенно отвратительны виды в современных «дворах» — замкнутое пространство высотой в шестнадцать, а то и в двадцать два этажа. В квартирах, выходящих в такой «двор» человек подсознательно старается отвернуться от окна.

Около двадцати лет назад английские биологи провели эксперимент на довольно мироволюбивых черных крысах. Их поместили в необычайно плотную среду, разделенную на клетушки, подобные современным квартирам — «хрущобам» и «лужковкам». Пищи, воды, света, воздуха вполне хватало, но крысы сошли с ума, у них началась эпидемия небывалой агрессии: они убивали друг друга и даже насиловали, чего вообще не бывает в животном мире.

У людей хронический стресс, нервное истощение — одна из главных причин всевозможных заболеваний, роста преступности, самоубийств, не говоря уже о неурядицах в личной жизни. Мы, конечно, не крысы, но и мы вынуждены напрягать волю и разум, дабы не обижать соседей, живущих рядом с нами.

В Великобритании я проходил учебный курс в Манчестерском университете. Однажды нас привели на площадку, где шло строительство аккуратных трехэтажных таунхаузов на месте семиэтажных многоквартирных домов. Нет, не ветхих, не аварийных, по нашим понятиям вполне достойных для проживания и конструктивно способных пережить не одно десятилетие. На наш вопрос, что заставило разобрать крепкие кирпичные дома, мы получили ответ, который для нас прозвучал, как блажь, как выдумка чиновников, не знающих, куда потратить деньги налогоплательщиков. Дома, которые разрушали на наших глазах, были построены сразу после войны, чтобы дать людям крышу под головой. Но последние десять лет показали, что наибольший процент суицида — среди живущих в подобных домах. И власти приняли решение: несмотря на колоссальные затраты, снести их, и расселить жителей.

При советской власти многоквартирные дома старались строить даже в небольших городах. Несчастный Нефтегорск, погибший от землетрясения, был застроен пятиэтажками. Там погибли две из трех тысяч жителей; если бы они жили в односемейных усадьбах, жертв было бы в сто раз меньше. При Хрущеве даже в деревнях пытались строить пятиэтажки с постоянно выходившими из строя «удобствами» взамен усадеб со скотиной. В зоне БАМа вместо односемейных домов с участками-огородами людей годами заставляли жить в вагончиках и бараках, обещая в перспективе построить многоэтажные, хотя это и дорого, и жить неудобно. В Переяславле-Залесском — очень небольшом городе — и сейчас строят многоквартирные дома. В современной Москве для людей, выселяемых из «хрущоб», собираются строить «лужковки», воспроизводящие заграничные дома для гастарбайтеров, то есть дома гостиничного типа, которые в нормальных странах предназначены только для временного проживания: в квартире нет кухни — только плита в нише жилой комнаты, в совмещенном туалете — душ вместо ванны. Теснее бывает только в гробу.

Кроме несчастной России, существует только одна страна в мире, ведущая массовую многоэтажную застройку — Япония. Да еще крохотный Сингапур. Но японцев можно понять: их сто тридцать миллионов, а для жизни — только маленькие острова и скалы. У нас места куда больше, чем у голландцев, датчан и немцев, вместе взятых, но мы предпочитаем мучиться в многоэтажных норах.

— Выводы моей лекции, Андрей, таковы: я за малоэтажную Россию. Нужно использовать под индивидуальную застройку пригородную землю, примыкающую к автомобильным и железным дорогам. Перестать метаться между квартирой, гаражом, дачей, а сосредоточить все это в одной просторной усадьбе. Но чтобы это случилось, осталась сущая ерунда — одолеть бюрократические препоны. У нас ведь и землю можно иметь в собственности, а разрешение на стройку не получить.

— Ну, Михаил Константинович, я ведь тоже не противник одноэтажной России. Я вижу, что большинство наших крупных городов давно приблизилось к черте, именуемой «пределы роста», а мегаполисы — перешагнули ее. Уплотненная выше норм застройка, острые транспортные проблемы, дефицит жизнеобеспечивающих мощностей, учащающиеся аварии и техногенные катастрофы, загрязнение воздушного и водного бассейнов сделали городскую среду уязвимой, малопригодной и даже опасной для жизни.