Несколько дней после конца света - Хуан Мирамар

– Relax, Mr. Atley, tea's coming,[17]– сказал он Этли, который уже здоровался с Ивановой:

– Атлей. Мераба.

– Как там? Мераба? Мераба, мераба, – ответила ему Иванова и потребовала отчет об экспедиции: – Ну давайте, рассказывайте, что там у вас произошло. Где капитан Нема?

– Остался на «Наутилусе», – не успокаивалась Ива Рудаки. – Все ясно, Маина, они просто решили пикник себе устроить на природе без нас. Ира правильно сделала, что Корнета одного не отпустила, надо было и мне пойти.

– Ага! Только тебя там не хватало, – усмехнулся Рудаки, – радуйся, что я вернулся, Пенелопа. И не один, между прочим, у тебя теперь два мужа – один виртуальный и один не очень.

– Мне и одного более чем достаточно, – заявила Ива Рудаки, но потом все же поинтересовалась: – Так что это за второй муж у меня?

– Да Абориген у нас дома поселился, точная моя копия, – и Рудаки принялся рассказывать про свою встречу с двойником: как тот сидел в его любимом кресле, в его «празднично-похоронном» костюме с итальянским галстуком, как выгонял он его с помощью Кислякова.

Слушали его молча, усевшись где попало, но без особого интереса – с каждым что-то подобное, связанное с Аборигенами или Аборигенками, в это утро тоже случилось и каждый думал о своем.

– А дверь ты на два замка закрыл? – спросила Ива Рудаки, как только ее муж закончил свой рассказ.

– Конечно, на два, а то как же, – обиделся Рудаки, – зачем же тогда я крутился там около так долго и Кислякова мобилизовал?

– Мало ли… – не унималась Ива, – а спирт мой вы весь выпили?

– Наверное, весь, но я не пил, – ответил Рудаки и пожалел, что про спирт рассказал.

Его решил поддержать Урия:

– Все знают, что Аврам без тебя не пьет, Ива, а пьет, так сказать, исключительно под наблюдением врача, – и добавил, вопросительно посмотрев на Штельвельда, – а вот я бы выпил – сами понимаете, какие стрессы: хватают, раздевают, примеряют халаты какие-то… хорошо, что жив остался.

Штельвельд выразительно встряхнул свою пустую флягу:

– Теперь вся надежда на хозяина этого уютного и гостеприимного дома, – он широким жестом охватил подвал и указал на Иванова, который уселся на шаткую, грубо сколоченную скамью у стены, покрытой сплетением толстых, по-видимому, канализационных, труб, – все мы отдаем должное его изысканному вкусу: какая мебель, какой рисунок обоев! Выбор напитков, безусловно, соответствующий.

В этот момент трубы за спиной Иванова заревели, забулькали, забормотали.

– Застолье будет сопровождать оркестр, – усмехнулся Иванов. – Сантехническая симфония, адажио. Ладно, Юра, давай выпьем, я тоже, пожалуй, с тобой выпью: у меня тоже стрессы – морду мне меняли, видите ли… Кто-нибудь присоединяется?

На предложение Иванова никто не откликнулся, хотя Урия тут же стал горячо агитировать всех присоединиться, причем Этли он пригласил на «five-o-clock drink», заявив, что это истинно русская традиция пить водку каждый день в пять часов пополудни. Этли вежливо отказался. Отказался и помрачневший после своего рассказа Рудаки, и Штельвельд отказался и сказал, что выйдет на улицу проветриться и посмотреть, не идет ли кто из компании, а уж потом со всеми и выпьет.

Иванов с Урией удалились в дальний угол подвала к импровизированному шкафу для продуктов, сколоченному из ящиков, и звякали там стеклом. Дамы начали разливать поспевший чай и угощать Этли, а Рудаки, получив свою кружку с горячим чаем, сел на место Иванова, прислонился к на время замолкшим трубам и стал лениво вспоминать случившееся в этот день, в который раз пытаясь понять, кто и зачем устраивает все эти зловещие события, похожие на скверные проказы злого мальчика.

Никакого объяснения не приходило в голову, просто тошно становилось на душе и жалко было себя и других оставшихся в городе.

«А хороший был город, – думал он, – только все время ему не везло: то Чернобыль, то вдруг в другой стране очутился, а раньше немцы, революция, Петлюра, а теперь вот это».

Он попытался вспомнить, как выглядел город до катастрофы, но ничего не смог вспомнить, вместо этого в памяти возникали картины безлюдных улиц с разрушенными и обгоревшими домами – город периода конца света, жуткий и по своему красивый в свете четырех солнц, не дававших тени.

Вспомнилась Красноармейская, по которой он шел вчера вечером, широченная, прямая и совершенно пустая – ни людей, ни машин, – она круто спускалась с холма, и холодным отсветом поблескивали в лучах заходящего последнего солнца ее выложенные полированной плиткой просторные тротуары. Потом вспомнилось почему-то, как смотрел он на город с высоты – вскоре после катастрофы один приятель, военный летчик, взял его с собой покатать на вертолете.

Сверху казалось, что в городе ничего не изменилось: на пресловутых семи холмах то выстраивались ровными прямоугольниками, то разбегались беспорядочной россыпью по склонам холмов дома, большие и маленькие, старые – начала прошлого века и новые – уродливые коробки и башни, построенные во время строительного бума при последней власти, когда город вдруг стал столицей.

Город делила пополам широкая и спокойная блекло-синяя река с рукавами и протоками, которые вклинивались в городские кварталы и делили город на несколько островов. Зеленые острова были и на самой реке, а город просто тонул в зелени – обширные парки вдоль речных склонов, парки в центре и на окраинах, и со всех сторон к городу подступали леса, и лесные массивы так же, как и рукава реки, вклинивались в городские кварталы. Говорили, что это самый зеленый город в мире, и, может быть, так оно и было на самом деле.

«Хороший был город, жалко, что он исчезнет, впрочем, мы этого не увидим – исчезнем вместе с ним, а может, и раньше. Сволочи Аборигены, что им от нас надо?» – подумал Рудаки, подумал довольно спокойно и, сам удивившись своему безразличию, заснул.

Проснувшись, он увидел, что Штельвельд уже вернулся в подвал и не один, а вместе с Рихманами. Как раз когда он проснулся, Лиза Рихман, высокая энергичная блондинка с красивой седой прядью в пышных волосах, спрашивала свистящим шепотом у Ивы Рудаки, указывая на Урию, который уже похрапывал, положив голову на стол:

– А кто это спит там за столом, я его знаю?

– Да товарищ это Аврама, Юра. Лететь с нами собирается, – ответила Ива и добавила шутливо: – Спутники! С кем летим?

– И не говорите, мадам, сплошные алкоголики, – откликнулся Ефим Рихман, доставая из своего рюкзака бутылку. – Здравствуй, Ива. Всем салют.

– Ну что? Когда стартуем? – тут же спросил он Рудаки, энергично пожав ему руку.

– Да тут такое дело, – ответил Рудаки, протирая глаза и зевая, – Нема не пришел… а я вот соснул немного.

– Как не пришел, почему?! – спросила Лиза, а Ефим Рихман вытащил из рюкзака кинокамеру и потребовал: