Киплинг - Александр Ливергант

Последний рассказ «Весна идет» из второй «Книги джунглей» появился лишь спустя два с половиной года, в марте 1895-го. Первая «Книга джунглей» состояла из семи рассказов и семи стихотворений, вторая — из восьми рассказов и восьми стихотворений. Печатались обе книги в Англии и США почти одновременно, хотя и с существенными разночтениями, в том числе и в названиях имен животных. Все 15 рассказов из обеих книг прошли через периодическую печать, публиковались в американских и английских журналах «Сент-Николас», «Нэшнл ревью», «Пэлл-Мэлл мэгэзин», в газетах «Тудей», «Пэлл-Мэлл баджет», «Пэлл-Мэлл газетт», в ныо-йоркской «Уорлд». Обе «Книги джунглей» сюжетной цельностью не отличаются, да и не задумывались таковыми: помимо рассказов о мальчике-волке, в него вошли и рассказы без участия Маугли: «Рикки-Тикки-Тави», «Чудо Пуран Бхагата», «Белый котик» — в последнем рассказе речь вообще идет не об индийских джунглях, а о Русском Севере.

Историю о мальчике-волке «сказкой просто так» не назовешь. Да и сказка эта не совсем обычная, скорее, нечто среднее между сказкой, басней и притчей, ведь за животными угадываются люди, а за их действиями — иносказание. И детской книжкой не назовешь тоже. «Рассказы про Маугли предстояло читать детям, прежде чем станет ясно, что они предназначены для взрослых», — очень точно написал в автобиографии Киплинг.

Диапазон представлений о «Маугли» простирается от истории, навеянной легендами, и не только индийскими, о детях, вскормленных животными, до притчи о естественном человеке, живущем в гармонии с Природой и являющемся царем всего сущего, высшим продуктом эволюции, — не потому ли звери не выдерживают взгляда Маугли, боятся «Красного цветка»?

От сатиры в духе Свифта на британских интеллектуалов, этих прекраснодушных бандерлогов, которые пользуются «ворованными словами» (камень в писательский огород) и которым «пожелать лишь стоит, и все готово», на шакалов-лизоблюдов вроде Табаки, для которого «объеденная косточка уже целый мир»[13], до философского иносказания, где Маугли, точно Степной Волк Германа Гессе, ощущает себя человеком-волком, состоит из двух противоположных и враждебных начал. В джунглях это человек, «самое слабое, самое беспомощное существо», среди людей — хищный и коварный зверь.

Одновременно с этим истории о мальчике-волке, чьего взгляда не выдерживают куда более сильные, ловкие, умудренные опытом звери, продолжают и развивают любимую мысль Киплинга, о которой — в приложении к человеческому, а не животному сообществу — уже шла речь. Выживает не сильнейший (Шерхан), а тот, кто мужествен и непреклонен. И тот, кто является частью Стаи: «Вкупе со Стаей всесилен и он». Чтобы завоевать место в Стае чужаку — будь то вскормленный волком человеческий детеныш или «сын полка» ирландский мальчик Ким, — необходимо овладеть кодексом чести Стаи, объединяющим всех, «кто свято хранит джунглей закон». Этот кодекс чести прост, но трудно достижим — быть стойким, верным долгу и выполнять непреложные правила: сначала ударить, а уж потом говорить, охотиться ради пищи, а не ради забавы. Этому и учат «Лягушонка» его «духовные» наставники пантера Багира и медведь Балу, а нас, своих читателей, — Редьярд Киплинг; по Киплингу, и человеку было бы не зазорно жить по законам, которым неукоснительно следуют обитатели джунглей.

При желании можно прочесть истории о Маугли, оставившем после себя, как говорил Киплинг, «целый зоопарк» таких же, как человеческий детеныш, но скроенных на живую нитку, Тарзанов, примелькавшихся, похожих друг на друга героев фильмов, мультфильмов и приключенческих книг, и в русле цивилизаторской миссии белого человека — еще одной излюбленной идеи Киплинга. Тогда Маугли — это белый человек, который несет в джунгли (то бишь в Индию) плоды цивилизации — огонь например. И при этом не гнушается брать все лучшее, что есть у зверей, олицетворяющих собой исконное население Индии — «Свободный народ, которому нет дела до приказаний, исходящих не от Свободного народа». Как и в рассказах из индийской жизни, Киплинг дает в этом случае понять, что «цивилизующий» бывает зачастую менее свободен, чем «цивилизуемый».

Но ведь историю человеческого детеныша все мы читали еще в то благословенное время, когда понятия не имели о том, что такое притча, иносказание, олицетворение, плоды цивилизации, о том даже, кто такой Киплинг, в чем состоит «бремя белого человека» и какой смысл вкладывал писатель в формулу «победит сильнейший». Прочти мы «Книги джунглей» первый раз в сорок лет, мы, может статься, и усмотрели бы родство Табаки и бандерлогов с лондонскими критиками и интеллектуальными «пикейными жилетами». Но когда тебе читают Киплинга в пять лет или ты сам — в семь, внимание обращаешь на совсем другое. Запоминаются увлекательный сюжет и «могущество средств» (если воспользоваться определением обожавшего Киплинга Куприна): богатый, чеканный, поэтичный язык, где каждое слово на своем месте, и меткие, яркие, живо схваченные портреты зверей. У волчицы-матери, когда она защищает свое потомство от Шерхана, глаза — как «две зеленые луны в темную ночь». В изображении зверей основной прием — контрастность. Багира, к примеру, «хитра, как Табаки, смела, как дикий буйвол, храбра, как раненый слон», голос же у нее «сладок, как дикий мед, струящийся с дерева». Балу — сонливый, степенный, старый медведь с нежным голосом, но с тяжелой лапой. Питон Каа — тоже стар, глуховат, часами любуется собой, лежа на солнцепеке и «завивая свое тридцатифутовое тело в причудливые изгибы и узлы», но этот сибарит и ленивец, как и Балу, в бою страшен: «Представьте себе копье, таран и молот, весящий пудов тридцать, управляемый холодным, спокойным рассудком». Крокодил Джакому мычит, как бык, стерегущая сокровища старая кобра пожелтела от старости и темноты, как слоновая кость. До сих пор пробегают мурашки по телу, когда вспоминаешь вкрадчиво сказанное ею Человеческому детенышу: «Много лет тому назад люди пришли сюда и хотели унести сокровища, но я поговорила с ними впотьмах, и они затихли». Киплинг, как мало кто из писателей, умел разглядеть в звере человека, а в человеке зверя.

Высокое литературное мастерство автора дает себя знать во всех эпизодах из жизни Маугли, да и в других историях, вошедших в «Книги джунглей». Литературное мастерство плюс отменное знание предмета, плюс проникновение в подростковую психологию, в пламенное мальчишеское сердце, для которого великодушие, долг, вера, достоинство — еще не пустые слова, не назойливая обязанность. Таковы слагаемые успеха книги, еще при жизни Киплинга вошедшей в золотой фонд английской литературы, вставшей в один ряд с «Робинзоном Крузо», «Гулливером», «Алисой в стране чудес».

* * *

Не откажешь в мастерстве и «Отважным капитанам». В мастерстве и в столь же глубоком проникновении в подростковую психологию — правда, читателя, а не героев. Запоминается повесть и откровенной тенденциозностью, ничуть не меньшей, чем в романе «Свет погас». Впрочем, в отличие от романа, тенденциозность эта простительна: писались «Отважные капитаны» для подростков, а какая подростковая повесть лишена тенденциозности? Ни в коей мере не являясь большой литературой, «Отважные капитаны», тем не менее — крепко сбитый бестселлер: Киплинг обладал превосходным чутьем на читательский спрос, не зря же он считался самым «зарабатываемым» автором в англоязычном мире. Бестселлер, предназначенный для мальчиков и их родителей, о том, что такое хорошо, а что такое плохо. Тяжко трудиться, выполнять свой долг, соответствовать жестким требованиям жизни, как всегда у Киплинга — хорошо. Болтаться без дела, хвастать, молоть языком, жить в свое удовольствие, быть пай-мальчиком — плохо.