Киплинг - Александр Ливергант

Зима — весна 1897 года

Киплинг постепенно «расписывается». В «Доме на скале» он работает над рассказами из своей школьной жизни; впоследствии они войдут в сборник «Прохвост и компания», пока же готов лишь один рассказ «Рабы лампы» — о проделках Лайонела Данстервилла, грозы учителей и учеников колледжа. В «Доме на скале» гостит в это время давняя приятельница Киплинга, его кузина Флоренс Макдональд, и Киплинг — это в его обыкновении — проверяет на ней, насколько удачен тот или иной только что сочиненный пассаж. Флоренс впоследствии рассказывала, что кузен звал ее к себе в кабинет, присаживался к письменному столу, как он любил, подложив под себя одну ногу и покачивая другой, некоторое время в ее присутствии, не отрываясь, писал, а затем, отложив перо, заливался громким, заразительным смехом. После чего зачитывал вслух написанное, пока смех не разбирал и сестру. «Ну-ка, Флоренс, рассказывай, — обычно говорил он, — что эти негодяи (имелись в виду Прохвост, Индюк и Жук) выкинут на этот раз». Флоренс втайне от всех сочиняла стихи и по приезде показала одно из них мэтру. «Ни одной приличной строчки!» — вырвалось у Киплинга, однако заметив, что кузина не на шутку расстроена, автор «Казарменных баллад» смилостивился, велел Флоренс прочесть еще один стих и столь же безапелляционно заявил: «А вот это чертовски здорово!» И добавил: «В жилах Макдональдов течет не только кровь, но и чернила».

Чернила текли и в жилах бравых английских военачальников. В январе в Лондоне выходит объемистый том, сразу же ставший бестселлером. Его автор — давний знакомый Киплинга, главнокомандующий британскими войсками в Индии и Афганистане (а в дальнейшем и в Южной Африке) лорд Робертс, выпустивший монументальный мемуар с впечатляющим названием «Сорок один год в Индии». В газетах печатались десятки отзывов, один лучше другого. Все были в восторге. Все, кроме Киплинга. На присланный им будущим фельдмаршалом труд писатель отзывается кратко, остроумно и нелицеприятно: «Самое в этом томе примечательное — это то, чего в нем нет».

В свои неполные 32 года писатель Киплинг побил уже много рекордов — и по популярности, и по тиражам, и по гонорарам. В марте же бьет еще один: по рекомендации Генри Джеймса его, несмотря на юный (для писателей) возраст, принимают в члены «Атенеума», лондонского литературного клуба номер один. Остается теперь взять только одну высоту — получить из рук премьер-министра звание, причем, безусловно, заслуженное, поэта-лауреата. Звание, которым в XIX веке владели такие непререкаемые поэтические авторитеты, как Вордсворт, Саути и Теннисон. Последний, пробыв поэтом-лауреатом сорок лет, «в гроб сходя, благословил», как мы помним, именно Киплинга. Однако Киплинга обошли — поговаривали, что не без посредства самой Виктории, которая в 1897 году с помпой отметила свое шестидесятилетие на британском троне и которой в свое время якобы не понравилась баллада Киплинга «Вдова из Виндзора». В результате звание поэта-лауреата получил вместо Киплинга весьма поверхностный, зато чрезвычайно плодовитый поэт, автор, по меньшей мере, двух десятков поэтических сборников Альфред Остин.

В том, что Киплинг не удостоился столь высокой награды, уступив ее куда менее одаренному и мало кому известному Остину, «виновата» была не только королева Виктория, но и его собственная литературная репутация. О литературной репутации Киплинга нам известно куда меньше, чем о репутации политической, а потому отвлечемся от «Дома на скале» и скажем о ней несколько слов.

Бывают писатели для писателей и для критиков, а бывают — для читателей. Киплинг с самого начала был «читательским» писателем; на протяжении сорока лет издатели охотно издавали, а читатели охотно раскупали его книги — стихи, рассказы, романы, путевые очерки, сказки, его баллады распевали в пабах и мюзик-холлах, они публиковались на первых полосах центральных газет. В писательской же среде, даже доброжелательной (таких критиков, как Макс Бирбом, который Киплинга на дух не переносил, мы в расчет не берем), он всегда оставался «одиноким волком», считался автором неровным, уязвимым для критики, хотя, несомненно, высокоодаренным — в таланте ему не отказывали даже те, кто был нетерпим к его джингоистским взглядам и устремлениям. С точки зрения утонченных эстетов и высоколобых интеллектуалов, Киплинг был слишком вульгарен. Вот короткий перечень уничижительных вердиктов о нем Оскара Уайльда — один раз мы его уже цитировали: «отсутствие стиля», «журналистский реализм», «наш главный авторитет по всему вульгарному», «видит удивительные вещи, но через замочную скважину», «талантливый человек, который изъясняется на кокни»[19].

Уайльду вторит такой же, как и он, эстет-символист, критик либеральной газеты «Стар» Ричард Ле Гальенн: «Бернс скучен, когда не пишет на шотландском диалекте, Киплинг — когда не пишет на кокни». Не устраивает Киплинг и натуралистов, с которыми его иногда сравнивали. На взгляд известного американского прозаика конца века, «разгребателя грязи» (как окрестили историки литературы американских натуралистов) Дина Хоуэллса, Киплинг «развязен», «пишет что придется». Его соотечественник, критик, основатель и издатель журнала «Нейшн» Эдвин Лоренс Годкин, обыгрывая название самого известного поэтического сборника Киплинга, пренебрежительно называет его «поэтом казарменных хамов». Для неоромантиков, к которым, собственно, принадлежал и сам Киплинг, он — в первую очередь журналист. Стивенсон: «Талант глубок… но грубость еще глубже… Что бы он ни писал, он — толковый журналист, все, что он сочиняет, остроумно, поверхностно и прямолинейно. Ни капли сердечной тоски, полное отсутствие гармонии». Для реалистов Киплинг бессвязен и непоследователен, опять же — «полное отсутствие гармонии». Герберт Уэллс, высоко, как мы знаем, Киплинга ценивший, считавший его чуть ли не «национальным символом», писал вместе с тем, что его творческая манера отличается «суматошностью, грубостью, истеричностью, нетерпимостью, несообразностью». Наконец, для модернистов Киплинг излишне прагматичен и демократичен. «Не знаю ни одного писателя такого огромного таланта, — писал о Киплинге Томас Стернз Элиот, — для которого поэзия была бы не более чем средством… Для Киплинга стихотворение — это нечто, побуждающее к действию, его стихи по большей части сочиняются для того, чтобы вызвать одну и ту же реакцию у всех читателей, и только ту реакцию, которую читатели способны выразить сообща».

Весной 1897 года некоронованный первый поэт Англии, ставший «национальным символом», ощущает себя, как он пишет Конланду, «бездомным цыганом, который был бы рад и палатке». С «Домом на скале» решено, наконец, расстаться, беременную третьим ребенком жену Киплинг отправляет в лондонский отель, сам же пускается на поиски сносного жилья и вскоре сообщает тому же Конланду, что дом найден. И не где-нибудь, а близ модного курорта Брайтон, в приморском городке Роттингдин, в непосредственной близости от родственников. Рядом — летний дом Бёрн-Джонсов «Норт-Энд-хаус», где Киплинги будут жить первое время и где Кэрри спустя полгода родит сына, а чуть поодаль — дом Ридсдейлов; на их дочери, тоже ждавшей в это время ребенка, женился кузен Киплинга, будущий английский премьер Стэнли Болдуин. В Роттингдине, в родовом гнезде Киплингов-Макдональдов, Киплинги проживут без малого пять лет, сначала в «Норт-Энд-хаус», а потом в особняке «Вязы», который снимут за три гинеи в неделю — сумма по тем временам весьма внушительная.