В поисках построения общего языкознания как диалектической системы - Алексей Федорович Лосев

указать только на огромную роль междометия в каждом языке. Все эти ах, ох, ух, эх, их, ага, ого, эге, угу, увы, вон, ишь ты, ура, являются, конечно, целыми предложениями и даже больше, чем просто предложениями. Это даже не просто звук, рассматриваемый как звук же, но такой звук, который несет на себе смысл вообще любой семантики, каковая только возможна в языке как орудии человеческого общения. Поэтому не нужно удивляться, если мы будем говорить о морфологической, лексической или предложенческой фонеме. Если всерьез расстаться с абстрактной метафизикой, то для языка и речи, собственно говоря, только такое общесемантическое значение звука и способно удовлетворить реалистически настроенного языковеда.

б) Будет весьма уместно еще раз указать на разницу московского и ленинградского понимания фонемы. Согласно ленинградцам, фонема выполняет лишь смыслоразличительную функцию, но не выполняет смыслообозначительной функции. Другими словами, звук сам по себе не имеет никакого смысла, а только технически различает разные смыслы, заложенные в морфемах. Фонемный состав морфемы, по ленинградцам, может меняться, так как фонема не имеет непосредственного отношения к смыслу морфемы, но лишь к ее техническому различению с другими смыслами. Л.Р. Зиндер так и пишет:

«тождество морфемы не означает тождество фонем…»[162].

Однако то, что вполне бессмысленно, не может играть какой-нибудь роли в сфере смысла. Поэтому приписывание фонеме каких-либо смыслоразличительных функций либо предполагает, что звук и смысл звука, во-первых, различны, а, во-вторых, тождественны, либо само понятие фонемы будет страдать путаницей или двусмыслицей, т.е. бессмыслицей. Ленинградцы признали, что звук и смысл различны, но не признали, что они в то же время и тождественны, а это и надо считать лингвистическим дуализмом. Согласно же москвичам, фонема выполняет не только смыслоразличительную, но и смыслообозначительную функции, т.е. фонема уже сама по себе у москвичей имеет непосредственное отношение к смыслу, почему для москвичей и имеет столь важное значение тезис, противоположный тезису ленинградцев, о постоянном тождестве фонемного состава морфемы вопреки даже самым неожиданным звуковым модификациям морфемы в речи. Таким образом, москвичи признают не только различие между звуком и смыслом, но одновременно и их тождество, тем самым диалектически преодолевая дуализм ленинградцев.

в) Нетрудно убедиться, что в истории фонологии почти всегда оперировали такими понятиями, как тождество или различие в каком-нибудь одностороннем смысле слова, почти без всякого диалектического понимания единства этих категорий. При этом необходимо сказать, что вопрос о тождестве и различии уже давно потерял характер метафизического дуализма. Т.В. Булыгина пишет:

«Наиболее простым и наиболее общим различием всех мыслимых отношений между различными объектами является противопоставление отношений различия отношениям идентичности или тождества. Известно, однако, что ни различие, ни тождество двух объектов не может быть абсолютным, т.е. совершенно безусловным, с какой бы точки зрения мы эти объекты ни рассматривали»[163].

С точки зрения В.Б. Касевича[164], такая фундаментальная для многих фонологов категория, как оппозиция, вовсе не есть только различие, но еще и тождество. А о различии говорят здесь только в виду того, что в оппозиции оно прежде всего бросается в глаза. В.А. Виноградов, прекрасно отдавая себе отчет об односторонности выдвигаемого у де Соссюра примата различия, прямо пишет:

«…всякое тождество в языке есть, в конечном счете, функциональное тождество, т.е. частный случай различия»[165].

Другими словами, вопрос о диалектике тождества и различия как о единстве противоположностей, так или иначе уже давно созревает в современном языкознании.

Чтобы внести ясность в существующий фонологический разнобой, попробуем рассуждать так.

Во-первых, покамест о звуке говорится только с точки зрения его физико-физиолого-психологического рассмотрения, никаких вопросов о тождестве и различии не возникает. Но стоит только задать себе вопрос, что такое звук, то уж тут, на самой примитивной и элементарной ступени науки о языке мучительным образом дает о себе знать проблема тождества и различия. То, что звук что-нибудь значит, уже само по себе свидетельствует о различии звука и значения звука. Следовательно, без категории различия здесь не обойтись. Но остановиться на таком различии никак невозможно. Значение звука обязательно надо в то же самое время отождествлять с самим звуком, чтобы не было непроходимой пропасти между звуком и значением звука. Другими словами, ответить на вопрос о том, что такое данный звук, это уже значит признать и отличие смысла звука от физического звучания, и тождество того и другого, т.е. признать за звуком самотождественное различие.

Во-вторых, однако, это самотождественное различие физической и семантической стороны звука, в свою очередь, может быть выражено как физически, так и семантически. Самотождественное различие звука и его значения, выраженное физически, явно оказывается физической субстанцией речи, т.е. тем, что мы называем аллофонами, а самотождественное различие звука, выраженное не физически, а семантически, т.е. средствами чисто смысловыми и значащими, есть фонема. Поэтому и в фонеме, и в аллофоне одинаково присутствует самотождественное различие звука и значения звука. Но в фонеме оно дано смысловыми средствами, а в аллофоне оно дано материально-физическими средствами.

Поэтому споры о том, где тут различие, и где тождество, основаны только на формально-логической метафизике. Если подходить к этому предмету диалектически, то самотождественное различие материальной и смысловой стороны присутствует здесь решительно везде, так как без этого не существует языка вообще, но только в одном случае оно дает фонему, а в другом случае дает аллофоны.

Так можно было бы говорить о принципиальном характере общесемантической стороны языка и, в частности, фонемы. Речь идет здесь, конечно, не о семантике вообще, но о семантике лингвистической.

г) В заключение раздела о семантике мы хотели бы предложить одну маленькую систему категорий, которая, как она ни предположительна, но все же должна способствовать уяснению всей этой труднейшей области семантического функционирования фонемы. Однако, если читатель захочет всерьез понять эту систему, он должен исходить не из тех разнобойных и противоречивых категорий, которыми изобилует история фонологии, но только из такого понимания этих категорий, которых здесь мы будем придерживаться. Если эти категории везде имеют десятки и сотни разных оттенков, то это обстоятельство делает позволительным и для нас формулировать эти категории так, как нам сейчас представляется целесообразным.

Звуки есть прежде всего физическое, а на данной основе также и физиолого-психологическое явление. Это мы назовем субстанцией звука, и в первую очередь артикуляцией звука. Артикуляции звука противостоит значение звука (и звуковое, и внезвуковое), которое мы называем сигнификацией звука. Но в потоке живой речи не существует ни того, ни другого в раздельном виде, поскольку здесь фигурируют только так или иначе значащие звуки. Этот значащий звук