Кровные сестры - Джейн Корри

– Вам нравится, мисс? – спросил Курт, перевесившись через перила металлической лесенки. – Сам написал для вас на праздниках. Что ж вы не приезжали-то? Я думал, у нас будут занятия.

– Грипп, – коротко бросила я.

Курт подмигнул.

– Естественно. На вашем месте я бы тоже не приехал.

– Вообще-то я действительно болела.

На его лице появилось сочувственное выражение.

– Но вы хоть поправились?

Пожалуй, в новом году нужно признательнее относиться к человеку, который всячески старается мне помочь. С другой стороны, это не загладит вины перед всеми, кого я обидела в прошлом.

– Я вот не смогу сегодня заниматься, мисс, – добавил Курт, когда мы вошли в учебку.

– Как, почему?

Он прошел за мной в класс и принялся помогать выкладывать учебные материалы: разноцветный картон, цветные карандаши – все безопасное.

– Моя очередь катать грязевозки.

Так заключенные называют тележки с едой.

– Все свалились с гриппом. – Курт снова подмигнул.

Ничего, сказала я себе, я могу использовать неожиданно доставшееся свободное время для собственных набросков.

– Но один ученик у вас будет – моими заслугами, – продолжал Курт. – Зовут Мартином, только что из другой «академии». Вроде нормальный, недавно прошел курс ЖБН.

– Что?

– Жизнь без насилия, – ответил Курт так, будто я должна это знать.

Это что, должно меня ободрить?

В дверь учебного корпуса постучали. Я отперла.

Передо мной стоял пузатый коротконогий человек. Лысый, лицо и шея сплошь покрыты красно-белыми рубцами. Я старалась не разглядывать его, но почувствовала, как щеки налились кровью. Я заставила себя смотреть на круглые очки, криво водруженные на переносицу бесформенного носа. Я старалась не выдать своего шока и даже отвращения.

– Здесь арт-студия?

В грубом голосе – «т» в слове «арт» он практически глотал – слышалась надежда. Мне еще не приходилось вести занятие с одним учеником, но правилами это не запрещено. В конце концов, это тюрьма открытого типа, здешние заключенные почти не представляют угрозы для общества.

Ага, совершенно не представляют. Только пырнули товарища ножницами в глаз на одном из моих занятий, и все.

Зато у меня появилось дело. Я отодвинула свои страхи и неприятную сцену в доме инвалидов, где теперь живет Китти. Мне сразу показалось, что новый ученик увлекается рисованием, и я не ошиблась: как только я позволила Мартину сесть за один из столов, он сразу взял цветные карандаши и держал с такой любовью, будто стосковался по ним. Я предложила ему раскрасить попугая, обведя по готовому трафарету. Кому-то покажется странным, но животных и птиц в группе принимали очень хорошо. Взрослые мужчины, совершившие тяжкие преступления, с удовольствием ненадолго возвращались в детство. Может, им хотелось начать с чистого лица, простите за каламбур? Новый ученик работал, не поднимая головы.

В классе стояла тишина – не зловещая, а настраивающая на работу. Почти как в тот час, когда я вставала раньше всех, чтобы успеть что-то сделать, прежде чем начнется обычная суета (с тех пор, как я взялась за подработку в тюрьме, на ранние подъемы меня уже не хватает).

Я решила заняться собственным рисунком, выбрав вид из окна. Жилые корпуса, поля, птицы кружат высоко в небе.

– Хотите посмотреть?

Я так углубилась в работу, что почти забыла о присутствии в классе ученика.

Неслышно приблизившись к столу, Мартин протянул свой рисунок. Попугай у него получился прекрасно – очень тщательно прорисованы отдельные перья.

– Вы раньше рисовали? – не удержалась я.

– Только в последней тюрьме. На свободе – нет. Всегда не хватало времени, пока меня не закрыли. – Мартин поглядывал на меня, заметно нервничая: – Скажете, фигня?

– Что вы! – возразила я. – Сразу виден глаз художника.

От этих слов я невольно вздрогнула, живо вспомнив залитый кровью глаз Барри, и поспешно прогнала воспоминание.

– Вы не в утешение говорите? Не из-за моих шрамов? – глаза Мартина сузились. – Некоторые охранники меня жалеют и говорят неправду, чтобы мне типа стало легче.

– Нет, что вы… – начала я, но Мартин перебил:

– Один козел сделал это со мной в первой тюряге, куда меня посадили. Кипяток с сахаром – сразу не смоешь.

Я сразу вспомнила, как Анджела рассказывала мне об этом подлом поступке. Сейчас у меня появилась возможность увидеть результат. И представила себе его боль. Да, зрелище не из приятных.

Возможно, поэтому Мартин общался в полушутливом ключе – чтобы скрыть неловкость.

Я не знала, что сказать.

– А давайте теперь попробуем порисовать с натуры!

Начали с копирования фотографии, которую я принесла. На снимке – нарцисс. Большинство моих учащихся просто рисовали круг, а снизу палочку, изображавшую стебель, но Мартин превосходно передал колоколообразную форму цветка. Он совершенно ушел в работу, сидя с сосредоточенным лицом. Такое выражение было у Китти перед самым несчастным случаем.

– Блестяще, – не удержалась я.

Маска из воспаленных рубцов приблизилась ко мне:

– Вы так считаете?

– Да.

На секунду между нами возникла невидимая нить – так бывает, когда учитель открывает в ученике недюжинный талант, которому не давали проявиться обстоятельства. Это как найти жемчужину, перебрав целый ворох пустых раковин.

Этого почти хватило, чтобы забыть и Китти, и анонимные «Я тебя достану», и рождественскую открытку, и кошмарные сны, которые мучают меня с самого несчастного случая (Ванесса, мертвая, на мостовой, и кровь растекается лужей вокруг ее головы), и, конечно, Клайва, Свинцового Человека.

По какой-то причине я не забывала о нем даже в худшие минуты.

В последний раз я чувствовала нечто подобное, когда мне было восемнадцать лет. Лучше не вспоминать, чем это кончилось.

Апрель 2001 г.

В 2001 году я готовилась к экзаменам на аттестат – вернее, пыталась готовиться (Китти всячески мешала). Они с Ванессой то включали музыку на полную мощность, то с топотом носились по лестнице, то визжали от восторга.

– Мне нужна тишина, – сказала я маме.

Но Китти никого не слушала, кроме Ванессы.

– И как тебе не надоест все время заниматься? – спросила подружка сестры с хитрой миной.

Ванесса напоминала избалованного котенка – вечно прихорашивалась. Моя сестра хотела на нее походить. «Близняшки», вот как они себя называли, потому что родились с разницей всего в четыре дня.