Мак и его мытарства - Энрике Вила-Матас

мне кажется. Я говорю «декады», чтобы ты лучше понял, что ворошишь старье. Декады! Декады!

Ее отношения с Санчесом, принялась повествовать она, – это, если коротко, ошибка молодости, один из многочисленных романов, которые она в то время крутила, ни слова мне не сказав потом, ибо всегда считала ненужным раздувать угасшее пламя маленьких страстей, ворошить пепел стольких банальных историй. Санчеса она иногда встречала в нашем квартале много лет спустя. Да, видела то в супермаркете, то в «Тендер-баре», то на террасе «Балтимора», то в кондитерской «Карсон», где он с доводящей до бешенства обстоятельностью покупал профитроли, то в баре «Трено», то в корейском ресторане, то в баре «Конго», то в ювелирном магазине братьев Ферре, то в кинотеатре «Калигари», то возле манекена в швейном ателье, то в парикмахерской «Рос», то в ресторане «Вена», то возле кассы на улице Вильяроэль, то в цветочном магазине сеньоры Лижии и т.д. Поскольку она бывает на улице в три раза больше, чем я, то и видит Санчеса чаще, вот и все. И даже не окликала его и не здоровалась, потому что он нес себя как божество и еще потому, что то лето осталось очень далеко позади.

В ответ на мой недоверчивый взгляд Кармен метнула в меня свой – с такой, почти злобной решительностью, что я похолодел. Несколько мгновений мы оба молчали, и я помню, что тишину нарушало томительное тиканье часов обычно неслышное. Тут Кармен понадобилось узнать, зачем я читаю книгу Санчеса, если мне столько раз твердили, что она из рук вон плоха, как, впрочем, и все остальное, им написанное: так говорит Ана Тёрнер.

– Это Ана Тёрнер тебе сказала?

– Не уводи разговор в сторону.

И спросила, как же мне удалось узнать ее в героине этого рассказа? Поскольку вопрос был идиотским, а ответ очевидным, мне показалось, что это она хотела увести разговор в сторону. Ей это не удалось. Судя по всему, сказал я, ты не помнишь, что там, помимо прочих подробностей, перечислены поименно все твои поклонники. Да, это так, согласилась она. А кроме того, продолжал я, там есть фрагмент, где Вальтер, пытаясь в письме подруге передать цвет моря, на самом деле описывает твои глаза.

Мне оставалось только прочитать этот кусок: «Как объяснить тебе эту неистовую морскую синеву? Это цвет сапфира, но сапфира живого; это цвет ее глаз – прозрачных, но непроницаемых, глаз, где заключена чистота одновременно кристальная и очень плотная, глаз веселых и живых, единственных под этим бледно-голубым небом, подернутым дымкой».

Это странно, однако минуту назад, переписывая этот отрывок о сапфировых глазах, я почувствовал нечто неожиданное и не поддающееся рациональному осмыслению и снова влюбился в нее, как в первые годы.

Управляем ли мы своей судьбой или нами управляют невидимые силы? Так спросил я себя, слыша меж тем, что Кармен направилась на кухню, наверняка готовить обед. Я слышу, как удаляются в коридоре ее шаги, и вспоминаю еще один отрывок из рассказа:

«Непокорная дочь египтянки Изиды, прекрасная и бледная, как ночь, бурная, как Атлантика, Кармен специализируется на том, чтобы вселять отчаяние».

В отчаянии я хватаюсь за голову. Не вполне понимаю, зачем я это делаю: наверное, это от погибельной любви, от того, какое отчаяние дарует такая любовь и какой страх лишиться ее вселяет.

20

Я знал, что эффект от прочтения рассказа может быть совершенно сокрушительным, хотя на своей шкуре до сей поры не испытывал. Но со вчерашнего дня, к примеру, знаю, что он может заставить тебя влюбиться в свою многолетнюю подругу жизни. И знаете ли, что тут самое любопытное? А то, что я только сию минуту заметил, что рассказ, в книге моего соседа идущий следом за «Кармен», называется «Эффект рассказа», и я, обнаружив это, просто не знал, что и думать, потому что новое совпадение кажется уже перебором. С порога отвергаю возможность того, что рассказец этот будет посвящен возрождению моей любви, но если такое случится, истолкую это всего лишь как то, что реальный мир – ну, не я же, в самом деле – сошел с ума.

Так или иначе, но такое название следующего за «Кармен» рассказа помогло мне вообразить нечто, как казалось прежде, невообразимое, а именно, книги, в которых читатель найдет все, что произойдет в его жизни, причем именно в тот миг, когда это случится.

И тут я заподозрил, что со мной ведь может произойти следующее: прежде чем настанет день, когда я примусь переписывать роман моего соседа, само чтение его, не соседа, конечно, а романа, заставит меня заранее пережить какие-то его перипетии.

Возможно ли такое развитие событий? На свете нет ничего невозможного. Раз уж я начал воображать и размышлять, отчего бы не спросить себя: может быть, в последнее время агенты Бюро корректировки начали работать под прикрытием, имея целью утопить меня как бизнесмена с тем, чтобы легче было побудить меня вести личный дневник, из которого может получиться ремейк самого сумасшедшего романа Санчеса, что в свою очередь, как на блюдечке, преподнесло бы мне новую влюбленность в жену, а ведь именно это и имело место вчера… И хотя на все это можно взглянуть под другим углом и расценить как грубую шутку, задуманную все теми же гипотетическими агентами с целью разорить меня, лишив оперативного простора и возможности маневрировать, то есть открыть новый бизнес, и все для того лишь, чтобы я познал радость маргинальной деятельности (писательства) и счастье возвращения в тихую заводь, то бишь в лоно опостылевшего было супружества.

А Бюро корректировки (прокатное название «Меняющие реальность»), о котором я говорю, я недавно видел по телевизору. Это экранизация рассказа Филипа Дика, где фигурируют кафкианские выкормыши или агенты Судьбы, они же сотрудники некоего Бюро корректировки, которые управляют судьбами людей и, если надо, вводят свои коррективы.

– Так ты думаешь, это кафкианские подголоски устраивают заговор, чтобы твой дневник стал всего лишь романом? – спрашивает голос.

Поскольку я как раз думал об этом, можно не отвечать.

&

К полудню я дочитал «Эффект рассказа», и, как и следовало ожидать, мир не сошел с ума, а стало быть, моя дилемма – мы ли управляем своей судьбой или нами движут незримые силы – до известной степени получила решение, ибо в рассказе даже не упоминалось воскрешение любви, так что я могу быть спокоен: никакого отношения к моей личной жизни он не имеет.

А наиболее явственно чувствовалось в этом восьмом рассказе, что Санчес черпал вдохновение в коротеньком