Похвала праздности. Скептические эссе - Бертран Рассел

благодаря изменениям в искусстве ведения войны, которые со времени изобретения пороха неизменно укрепляли правительственную власть. Процесс этот едва ли завершен, хотя изрядно усложнился ввиду новых обстоятельств: по мере того как военные силы все больше зависят от рабочих, занятых в производстве оружия и боеприпасов, так и правительства все больше нуждаются в поддержке значительной доли населения. Здесь все определится мастерством пропаганды, которого, надо ожидать, правительства достигнут в самые кратчайшие сроки.

В последние четыре столетия история Европы сочетала в себе признаки упадка и расцвета. Одновременно происходило падение старых устоев, заложенных католической церковью, и возникновение нового, пока еще довольно неокрепшего порядка, опирающегося на синтез патриотизма и науки. Причем я не сомневаюсь, что насаждение научной цивилизации в регионах, не прошедших через нашу историю, не приведет к таким же результатам, как у нас. Наука, возросшая на христианстве и демократии, наверняка возымеет иной эффект, чем та, что наложится на культ предков и абсолютную монархию. Христианству мы обязаны определенным уважением к личности, тогда как наука в этом плане совершенно нейтральна. И поскольку сама по себе наука не снабжает нас нравственными принципами, то пока неясно, какая мораль придет на смену традиционной.

Традиции меняются медленно, и мы по большей части все еще руководствуемся нравственными ориентирами доиндустриальных времен. Долго так продолжаться, конечно, не может. Постепенно у людей сформируется мышление под стать их физическому окружению, и появятся новые идеи, более подходящие для эры промышленной техники. Образ жизни сейчас меняется быстрее, чем когда-либо: за последние сто пятьдесят лет в мире произошло больше изменений, чем за предшествующие четыре тысячи. Будь у Петра Первого возможность поговорить с вавилонским царем Хаммурапи, они нашли бы общий язык, но ни тот ни другой не смогли бы понять современного финансового или промышленного магната. Интересно заметить, что новые понятия в сегодняшнем мире почти все без исключения связаны с техникой или наукой. Последняя лишь недавно начала формировать новые моральные принципы, освободив добродетель от оков суеверных этических предубеждений. Там, где традиционный кодекс предписывает страдание (например, запрет контроля над рождаемостью), более милосердный подход считается безнравственным, и соответственно тех, кто позволяет знанию подрывать моральные принципы, апостолы невежества объявляют изгоями. Вот только я сильно сомневаюсь, что в цивилизации, настолько обязанной науке, как наша, долго удастся сдерживать знания, делающие людей счастливее.

Дело еще и в том, что по своей природе наши традиционные нравственные идеалы применимы либо к отдельной личности, как например чья-то святость, либо к куда меньшим группам, чем того требует сегодняшний мир. Современные технологии привели к тому, что в обществе образовались более крупные пласты, и теперь деятельность одной группы зачастую отзывается на довольно отдаленных группах людей, с которыми первая сотрудничает или конфликтует. Маленькие социальные единицы вроде семей утрачивают свою значимость, а традиционные представления о морали все заметнее распространяются на одну большую часть населения, называемую нацией или государством. В результате религию (во всем, что не касается ее традиционного понимания) в наше время заменил патриотизм. Рядовой гражданин готов пожертвовать ради отечества жизнью и считает это своим нравственным долгом настолько, что ни о каком бунте не может быть и речи.

Вполне вероятно, что такой общественный строй при индустриализации положит конец движению за свободу личности, продолжавшемуся с эпохи Возрождения вплоть до либерализма девятнадцатого века. Давление общества на личность может достичь той же силы, что и при язычестве, и коллективная гордость за нацию вполне способна затмить личные заслуги. Это уже сильно заметно в Соединенных Штатах: люди больше гордятся небоскребами, вокзалами и мостами, чем поэтами, художниками или учеными. То же отношение превалирует и в советской идеологии. В обеих странах, правда, сохраняется необходимость в отдельных героях: в России обожествляют Ленина, в Америке прославляют атлетов, боксеров и кинозвезд. И все же в обоих случаях герои либо мертвы, либо примитивны; по-настоящему важные достижения современности никак не связаны с какими-то выдающимися личностями.

Было бы любопытно проверить, приводят ли коллективные усилия к созданию более высоких ценностей, чем индивидуальные, и обладает ли такая цивилизация более высокими качествами. Не думаю, что на этот вопрос можно ответить с ходу. Разумно предположить, что в искусствах и интеллектуальной сфере коллективные усилия приведут к лучшим результатам, чем достигались отдельными личностями в прошлом. В науке заметно отдается предпочтение совместным лабораторным исследованиям, а не работе в одиночку, и усиление этой тенденции к сотрудничеству наверняка пойдет науке лишь на пользу. Однако переход всей важной деятельности в разряд коллективной неминуемо умалит значение личности: человек больше не сможет заявлять о себе так, как это до сих пор делали гении.

Христианская мораль имеет к этой проблеме свой подход, только он противоположен тому, который ей обычно приписывают. В общепринятом представлении призывы к альтруизму и любви к соседу делают христианскую религию антииндивидуалистской. На самом же деле налицо психологическая ошибка. Христианство взывает к каждой душе в отдельности и проповедует личное спасение. Человек относится к соседу так, как хотел бы, чтобы относились к нему, вовсе не потому, что инстинктивно чувствует свою принадлежность к некоему сообществу. Христианство в корне и по сути своей не политично и даже не семейно, оно пытается сделать отдельного человека более самодостаточным, чем его создала природа. В прошлые времена семья несколько выравнивала индивидуализм, но ее значимость постепенно отходит на задний план и уже не сдерживает людские инстинкты, как раньше. То, чего лишилась семья, перешло к нации, потому нации как понятие – идеальный объект для биологических порывов, которым в индустриальном мире не нашлось иного применения.

К сожалению, с точки зрения стабильности нация – понятие слишком узкое. Нет чтобы природные порывы людей распространялись на весь человеческий род! Увы, такое невозможно психологически, если только всему человечеству не будет угрожать некая внешняя опасность вроде новой болезни или всемирного голода. Пока подобные угрозы остаются маловероятны, я не вижу никакого психологического механизма, который привел бы к созданию мирового правительства за исключением ситуации захвата мира какой-то одной нацией или когортой наций. Такое развитие событий представляется мне вполне естественным и возможным в течение ближайшей пары сотен лет. В нынешней западной цивилизации науке и технике уделяется несравнимо больше внимания, чем всем остальным традиционным факторам, вместе взятым. И не следует считать, что последствия этих новшеств для жизни людей уже проявили себя в полной мере: да, сейчас вся жизнь движется быстрее, чем раньше, но ни один ее аспект не сравним по скорости с научно-техническим прогрессом.

Последним событием в истории человечества, близким по важности к росту индустриализма, стало аграрное хозяйство. Долгие тысячелетия