Седьмая свеча - Сергей Пономаренко

У того и ноги отнялись, но пересилил себя и побежал, спотыкаясь, на негнущихся. А та смеется вдогонку: «Где это видано, чтобы девки за мужиками гонялись? Не переживай, тихо приду, когда и ждать не будешь. Трепещут от любви, как и от страха, дрожь одна и та же. Жди меня, милок!»

Через неделю полез в петлю папаша покойницы. А Егора стали доставать разные голоса, стуки, видения, вовсе измаялся он, мог спать только при свете, ни на минуту не оставался один — боялся. Подняла баба Мотря знакомых баб, знающих толк в черной магии. Сделано, сказали, Егору. Тот вспомнил, как на похоронах дочери Мани свечку ему в руки сунули, которую должны потом в гроб покойницы положить. Молитву заставили прочитать, пока свечка горела. Вот, говорят, по этой свечке и навела покойницу какая-то ведьма на Егора. Стали его пытать, расспрашивать о прошлом. Тот возьми и вспомни, что была у него некрасивая история с Маней, еще до его женитьбы, какая, не сказал. Приглашали разных баб-шептух, чтобы порчу снять с Егора. Те шептали, молились — ничего не получилось. Тогда по секрету рассказали, что в этом случае только крайние меры помогут: или колдунью убить, или, если она уже покойница, осиновый кол ей в сердце вколотить. Решали тайно, на семейном совете, что делать. Черт знает, кто колдунья? Никто на Маню и не подумал, до того ничего за ней не водилось, да и все же грех на человека руку поднимать. Порешили испробовать второе средство. Лето было на исходе, подкрадывалась осень, дни становились заметно короче. В десять часов вечера Егор с дружком пошли на кладбище, к одиннадцати выкопали гроб, сорвали крышку. Рассказывал после — покойница лежала, как живая, а на губах то ли кровь, то ли помада размазалась. Чувство у них было такое, что она вот-вот глаза откроет. Вбили они ей в сердце кол. Побежала кровь, не горячая, а холодная, черная. Поставили крышку на место и закопали могилу. В последующие ночи Егор стал нормально спать, успокоился. Работал он водителем. Вот однажды поехали они с напарником, тем самым, с которым могилу раскапывали, в Харьков, в командировку, а обратно вернулись в гробах. Егор был за рулем, сердце у него остановилось, а напарник спал рядом, и бабахнулись они с моста. А на сердце до того он никогда не жаловался, и было ему тридцать лет. Вот это и рассказала баба Мотря.

После этого мне вдруг снова захотелось съездить в Ольшанку, но по дороге поймал костыль в колесо. Пока ставил запаску, пока нашел умельцев, чтобы разбортировать-сбортировать колесо, уже и сумерки на дворе. Нашел дом твоей тещи, без труда открыл калитку, зашел во двор, затем на огород и пошел прямо к бане. Словно черт меня вел. Дверь там оказалась открытой. Внутри светло от множества свечек, а там женщина в длинном белом одеянии мне любезно улыбается: «Милости просим, — говорит, — заждалась я тебя. Много о тебе рассказывал Глеб, таким и представляла».

Заводит она меня в самую глубину парильного отделения, а кругом все белое. Она смеется: кто сказал, что черные дела делаются в темноте? Чистота и свет этому делу не помеха, а даже наоборот. Давай, говорит, пальчик. Я, как идиот последний, протягиваю руку, она ее хвать и чем-то уколола, пару капель крови выжала в глиняную чашу. Словно на анализ. Открыла тумбочку, что-то оттуда достала и в чаше замесила, вроде темного теста. Я смотрю, на тумбочке в необычном подсвечнике стоит и коптит, источая отвратительный запах, черная свеча. Никогда не забуду этот запах. Женщина та месит тесто и что-то бормочет. Рядом лежит толстая книга. А я возьми и раскрой ее: страницы вроде как из кожи, толстые такие, и электризуют пальцы. Картинки странные, и что-то написано прописью, но не разобрать. Женщина стукнула меня по рукам линейкой и книгу захлопнула. «Все, — сказала, — ты мне больше не нужен. Теперь ты в моих руках». Показывает мне фигурку, вылепленную из того теста. Я снова руку протянул, а она иголочкой уколола фигурку — у меня сердце кольнуло, воздуха стало не хватать, упал я на колени.

«Все, — кричит, — свободен, пока не позову». Я пришел в себя и сразу ходу. Страшно мне домой возвращаться, ощущение такое, как будто кто-то чужой поселился в моей голове и приказывает, что мне делать. Так я оказался здесь. Сейчас голос нашептывает, чтобы я снова ехал в село, и мочи нет ему противиться. Обязательно передай это письмо Ольге. Наверное, прощай. Сожалею, но, боюсь, что более не увидимся. Степан».

Глеб, потрясенный, словно окаменел. По его вине Степан вляпался в эту темную историю, теперь и он на грани нервного срыва. «Сто-о-оп! — Он стукнул себя по голове. — Степан пишет, что вновь поехал в Ольшанку. Надо немедленно ехать за ним — кто знает, что еще там эта ведьма учудит?!»

Глеб вспомнил прочитанное письмо. «Может, она на это и рассчитывает? Заманивает меня к себе? — проскользнула предательская мысль, но он от нее отмахнулся. — Ну и пусть! Лишь бы добраться, наконец, до этой ведьмочки». Он осмотрелся. Мертвая тишь. Вернулся к машине. Вспомнил, что Степан просил обязательно отвезти это письмо Ольге. «Впрочем, если заеду в Центральную больницу, это лишь ненадолго удлинит дорогу. Передам конверт дежурной сестре, а денежная купюра компенсирует ночное беспокойство, — подумал он. — А утром Оля прочитает, и если со мной что случится… — В сердце снова закрался страх. — Почему со мной должно что-то случиться? Это абсолютно исключено», — успокаивал он себя. Назад в город он доехал гораздо быстрее, чем в Пущу.

Подъехав к Центральной городской больнице, он остановился и начал рыться в багажнике. Нашел тюбик с клеем «Момент», вздохнул — ничего другого нет! — и заклеил конверт — от чужих любопытных глаз. Дежурная медсестра, приняв двадцатку, превратилась в саму любезность, всем своим видом говоря, что будет оберегать этот конверт пуще сокровищ Нацбанка или золотого запаса США, хранящегося в Форт-Нокс, а завтра, точнее сегодня утром, превратится в саму пунктуальность и сразу передаст его Ольге. С чувством исполненного долга Глеб прямиком поехал в село, он очень торопился.

«Проклятая ведьма, — с ужасом думал Глеб по дороге, — жизнь и здоровье двоих самых близких людей — Оленьки и Степана — находится под угрозой. И в том, что с ними происходит, виноват я сам».

Оля, на протяжении его жизни несколько раз неожиданно возникавшая и так же исчезавшая, чтобы снова появиться через некоторое время, подобно легендарной птице феникс, на этот раз имела шанс исчезнуть навсегда.

Глеб познакомился с ней случайно в университетской библиотеке, когда был уже аспирантом, а она готовилась к госэкзаменам. Невинный флирт с бесконечными разговорами и поцелуями украдкой длился всего два дня из-за отсутствия времени у обеих сторон. Она, как и он, изучала психологию, хотя у нее это был уже второй вуз, до этого она успела проучиться два года в Киевском театральном институте. В ответ на вопрос, почему она оттуда ушла, отшучивалась: «Не люблю, когда вокруг маски вместо лиц, так можно и свое лицо потерять». Однако Глеб подозревал, что там была какая-то «история», о которой она не хочет вспоминать. Они тогда незаметно разошлись: просто и буднично. Она перестала звонить ему по телефону, а ему было лень поехать к ней в общежитие. Вскоре он ее забыл.

Второй раз их пути пересеклись через три года — они встретились на какой-то лекции в обществе «Знание». Оба обрадовались встрече и, не дождавшись окончания лекции, побежали пить кофе в кафе на Крещатике. Они провели чудесный вечер, но когда Глеб предложил зайти к нему в гости, она категорически отказалась.