Русская красавица. Напоследок - Ирина Потанина

— Да, — язык этого парня все еще заплетается, но в интонации слышится спасительная для меня твердость. — Прекращай…

— Да ты че? Против меня?! Да нормальная телка никогда бы с нами сюда не пошла. Да я ж мужику последнюю двадцатку …

— Пойдем отойдем, — хороший парень (мысленно я его уже заименовала по-своему) поднимается, и, слегка пошатываясь, подходит к подонку. Берется за ворот пиджака. — Поговорим, — тянет в сторону.

— Сбежишь — убью! — сквозь зубы бросает в меня подонок. — Сейчас продолжим разговор, — обещает зловеще…

Волосы, наконец, на свободе. Не глядя в мою сторону, подонок послушно идет за хорошим. Тропинка с поляны ведет к вокзалу. На ней они и скрываются.

— Да если она на трассе ошивалась, ты прикинь, сколько членов пересосала? А тут жалко, что ль? И выделывается еще… — доносится из-за кустов возбужденное.

В ответ довольно спокойный голос хорошего парня. Он объясняет что-то. Твердо, размеренно.

«Бежать!» — кричит некто глубоко внутри меня. — «Через кусты! Немедленно!»

Но я, словно под гипнозом, сижу, пригвожденная чем-то тягостным к этому дурацкому бревну. А слезы и не думают прекращаться. И раскачиваюсь, словно японский болванчик, взад-вперед, все пытаясь сосредоточиться и заставить себя предпринять нечто толковое.

Позже, анализируя происшедшее, я попытаюсь обелить себя всевозможными оправданиями:

«Я могла бы сбежать. Вероятно, даже должна была то сделать. Но совесть не позволила.» — запишу я в дневник, — «При неблагоприятном стечении обстоятельств моя помощь могла бы пригодиться Хорошему парню. Услышь я из-за кустов звуки драки — мигом кинулась бы на подмогу…»

Как не печально это признавать — я врала. Не бросилась бежать вовсе не от переживаний за спасителя, и не из-за чувства собственного достоинства (мол, вот еще, бегать от всяких, не достойны). Я сидела на месте попросту парализованная собственной истеркиой и резким разочарованием в справедливости мира…

Унизительнее всего было то, что я все еще плакала:

«И тут я поняла — тупик. Пора прибегать к крайним мерам!» — буду писать я потом, чтоб избежать самобичеваний. — «Пришлось употребить самую непритяную, но, безоговорочно действенную технологию — надавиь на жалостливость. Я заплакала, понимая, что хоть на одного из них это обязательно подействует. Разумеется, это не могло не сработать, и вот уже Хороший уводит Подонка для «мужского разговора», и после коротких дебатов из-за кустов слышится возмущенное: «Да пошел ты вместе со своей шлюхой!» и треск веток свидетельствует об уходе — напролом, в порыве и с психами — одного из собеседников, а на поляну выходит мой спаситель и подбадривающее улыбается… По-другому и быть не могло! Все-таки женские слезы — мощнейшая штука. Хорошо, что столько лет жизни я посветила театру и свободно владею этим видом оружия…»

Увы, как не красиво все это звучит, на самом деле я прекрасно понимаю, что ревела вовсе не специально. И что вовсе не «выиграла поединок с судьбой», а чудом встретила защитника и лишь от этого чуда выкрутилась…

В общем, вышло довольно гадко, и вспоминать ту историю я страшно не люблю. Хотя вспоминать надо бы. Хотя бы, чтоб держать в голове того самого Хорошего отправлять периодически в пространство мысленные посылы, облегчающие и укрепляющие любые его начинания. И не важно, где он теперь, чем живет, да чем дышит. Главное — в той ситуации он повел себя именно так, как повел и за то я навсегда оставила его Хорошим у себя в памяти. На полянку он вышел один. Молча подошел, положил руку на плечо.

Вздрагиваю всем телом, отскакиваю в сторону.

— Ну, ну, тихо, тихо, — как ребенка успокаивает он, тактично отодвигаясь на пару шагов. — Испугалась? — спрашивает.

Я киваю, громко шмыгаю носом, и пытаюсь улыбнуться, чтоб не производить гнетущее впечатление.

— Спасибо, — говорю. — Я уже как-то не рассчитывала, что моя глупость окажется безнаказанной. Думала, уже драться или в речку прыгать… Спасибо. Вас не сильно эта ссора подвела?

— Как сказать, — Хороший задумчиво смотрит вдаль. — Наверное, работу теперь новую придется искать. Даже если Юрка протрезвеет, устыдится и решит сделать вид, что ничего не произошло, я сам уже не смогу с ним нормально общаться. Не из-за тебя — в целом. Не люблю подлецов, а он себя именно таким проявляет. Видит, что девчонка в беду попали, что ее, не спросив, продали, как мешок семечек — и собирается этим воспользоваться. Помнит, гад, все одолжения, что мне делал и, чуть что, попрекать ими кидается… Знаешь, что сказал? «Или не вмешивайся, или счетчик включу!» А ведь когда занимал, падла, так чуть ли не сам меня умолял, чтобы я эти бабки взял. «Возьми!» — говорил. — «Ты ж в моей команде, так что мне твои проблемы не выгодны. Закрывай все дыры и не выдумывай. Через полгода отобьешься, вот увидишь…» Я, дурак, повелся. А он теперь: «Ты против кого прешь? Из-за суки, сук, на котором сидишь, пилишь. Счетчик включу!»

— А вы ему?

— А я его послал. Да ладно, — Хороший парень отмахивается, убеждая явно больше самого себя, чем меня. — Это ерунда все. Я все равно рвать с ним собирался. Это он только с тобой да по пьяни такой борзой оказался, а вообще хлюпик редкий. Вот разберусь только с долгами, и на фиг из этого болота. В нормальный бизнес, к нормальным людям… Слушай! — он вдруг делается очень встревоженным. — А что мы тут сидим? Он же же ментов привести грозился… Давай-ка линять… Поедешь с другого вокзала, ладно? Кстати, уже троллейбусы, небось, попросыпались… Уходим, короче!

Послушно отправляюсь следом за своим спасителем. Весьма спешным темпом, напролом, сквозь кусты и посадку.

— Не хочу я с ним встречаться, давай в обход выйдем, — эти объяснения кажутся мне странноватыми.

— А что нам те менты? Это пусть он их боится, он же нападение совершить пытался, — приговариваю на ходу, рассчитывая поддержать этим не на шутку встревоженного спутника.

— Что нам менты?! — передразнивает мой Хороший парень, напряженно хмыкая. — Знала б ты «что», небось предпочла бы с Юркой на поляне остаться… Проблемы у меня с нашими правоохранителями. Серьезные проблемы. Потому деньги и занимал, потому под Юрку и ушел… Вот черт! А ведь ему сейчас только рот открыть стоит — загребут меня, как пить дать…

— Неужто, есть за что? — стараюсь спрашивать как можно беззаботней, хотя, если честно, холодею внутренне.

— Есть. — серьезно отвечает мой спаситель. — Только лучше тебе об этом не спрашивать…

— Не буду — заверяю поспешно, а потом решаю извиниться: — Мне очень жаль, что накликала на тебя неприятности… Может, я могу чем-то помочь? Поехали со мной?

Он вдруг резко останавливается. Смотрит на меня долго-долго. А потом все так же невесело смехается: — Не пойдет. Всю жизнь бегать — не мой путь. Хотя здорово было бы, все бросить, взять, да улетучится отсюда насовсем…

Одолев последние метры посадки, мы вываливаемся на тротуар. Город уже ожил. Серое, туманное утро умывает его висящим в воздухе мелким дождиком. На спешащих от вокзала людей бросаются таксисты… Подходим к многолюдной, кишащей хмурой суетой остановке.