Лук Будды - Сергей Таск

– Врешь! – русоволосый плеснул в стакан остаток спирта и залпом выпил. – Врешь! Мы, Фомич, за него думаем – мы! – на то нам звезды навесили. А его дело пристегнуть магазин и стрелять, стрелять, стрелять!

– Озверел ты, Коля, – тихо сказал майор.

Спина русоволосого угрожающе распрямилась.

– Озверел, говоришь? – так же тихо повторил он, и Тео показалось, что в доме не хватает воздуха. – А ты как думал. Они нам арабскую вязь на спинах выжигают, а я буду… Или забыл, Фомич, как я старлеем, только сюда приехал, отбивал твоих саперов? Тебе напомнить? Это были не люди – обрубки, без рук, без ног, но они еще жили, и я кидал эти тушки в грузовик штабелями. Я потом от крови не мог отмыться. Сапоги на складе другие взял, потому что на моих разводы остались. Это же дикари, майор! Ему в бою кишки выпустишь, а он и рад: разве он о боли думает, он о небесах думает, где его семьдесят семь гурий лежат-дожидаются!

– Ты всех-то не равняй. Если все душманы, то кого ты здесь защищаешь?

– А ты мне политграмоту не читай. Дураков нет. А то заслушаешься, как они «иншалла» поют, и проснешься на том свете. – Он открыл вторую бутылку. – Я быстро усвоил… верь сперва проститутке, потом змее, а уж потом афганцу. Учти, Фомич, не мои слова. – Он опрокинул полстакана.

– Знаю. Киплинг. Тебе не хватит, Коля?

– Когда схватит, тогда и хватит. Штабеля, Фомич, штабеля! Ты-то на сон не жалуешься?

Майор не отвечал.

– Знаю, об чем ты молчишь. Подсчитываешь правых-неправых. Чистоплюи. А мне назад ходу нету. Сам знаешь, как они на мою голову облизываются. Двадцать тысяч афгани. Но сначала я столько голов посношу, что они Колю в своем аллаховом раю помнить будут!

– В госпиталь тебе опять надо, – сказал майор.

– А-а-а, психа из меня делаете, – усмехнулся подполковник. – Давай вяжи… только я буйный… – Он раскачивался на стуле, уперев в собеседника тяжелый взгляд. – Скучный ты человек, Фомич. – Неожиданно он оттаял. – Нет в тебе размаха. Учись, брат, у противника. – Он раскрыл портсигар, извлек маленький квадратик, лизнул. – У них… марочки вкусные… – он уже плохо владел языком, – с одной стороны Микки Маус, а с другой… Попробуй, от этого еще никто не умирал. Они и утенка Дональда… приспособили… под это дело. Плоп-плоп. Желтый клювик, красные лапки…

Опустившись на четвереньки, он «плавал» по гостиной, шлепая по полу ладонями.

(Беги скорей к Черной балке, там…)

Тео ушел к себе.

Был Гите сон. Старики и молодые, положив руки друг другу на плечи, танцуют по случаю веселого праздника Пурим, и вдруг врезается в толпу всадник: «Именем повелителя вашего царя Антиоха Эпифания покиньте сей дом скверны, да превратится в храм всемогущего Юпитера!» Раздается толпа в ужасе, а солдаты врываются в синагогу, переворачивают скамьи с молитвенниками, жгут свитки, уносят золотые подсвечники. А один проник в святая святых, куда сам первосвященник имеет доступ раз в году, и вспарывает брюхо визжащему поросенку, и кровью оскверняет каменные плиты.

– Я ваш бог! – кричит самозванец. – Что же вы не кланяетесь?

Открывается лицо, и Гита, леденея, узнает Велвла. Он протягивает руку Иакову, а тот словно остолбенел. Один из воинов подносит раскаленную головню. Велвл, покачав головой, роняет на пол серебряное кольцо. Иаков, очнувшись, нагибается за ним, и тогда тлеющая головня жалит его в плечо. Раздается ликующее «поклонился! поклонился!», и тут начинают трещать стропила…

А ведь обошлось. Что же такое Иаков ему сказал? Разве добьешься толку? Ладно, главное – оставили девочку в покое, а что странная, так это возраст. Мечтает о своем, на углы налетает. Вся в синяках да ссадинах – смотреть страшно. «Больно?»– спрашиваю. Как вскинется: «Нет!» Ну, на нет и суда нет, а там уж как-нибудь. А все же кошки на душе скребут. Вечно я со своими страхами. Скорей бы конец зиме и этим дождям…

Тео потерял счет дням. Одна точка отсчета: Святую гору он покинул в 2605-м от года хидждры, когда пророк Мохаммед укрылся от гонителей в Медине. А его, Тео, кто гонит по этой пустыне? Какой пройдоха кутается в его одеяло из верблюжьей шерсти? Подметки стоптал, а конца пути не видно. Водонос смеялся: «Печка дрочит, а дорожка учит». Интересный народ водоносы – при тяжелых ведрах такой легкий характер. Но не он ли сказал и другое, с умным видом повторил за кем-то: «Если мир не соответствует шариату, то тем хуже для мира».

Началось у городского фонтана, где несколько женщин, перегнувшись через парапет, украдкой откинули чадру. Откуда ни возьмись, налетели подростки – с рогатками, плевалками, а то и с камнями за пазухой. Словно ждали этой минуты. А там уже подоспели их отцы, вооруженные сыромятными ремнями. Женщины подставляли спины, неумело прикрывая лицо. В этом сквозила обреченность. События на площади подхлестнули город. Били матерей, сестер, жен, приговаривая за аятоллой: всякий стыд потеряли! «Если мир не соответствует шариату…»

Безлунная ночь. Дождь. Открытыми окнами дом вдыхает запах жасмина. Скрипнула рама – и снова тишина. Только тяжелое дыхание Голды. Но вот что-то произошло. Вдруг стало неправдоподобно тихо.

– Кто тут?

И разом – хрип, грохот опрокинутого стула, крик матери, силуэт на подоконнике.

В темноте Иаков кое-как справился с выключателем. Гита уже стояла возле младшей дочери, ловившей ртом воздух. Она, казалось, закрывала от кого-то горло, на котором проступали четкие отпечатки пальцев.

Война между Ираном и Ираком разыгралась не на шутку. Радио Тегерана сообщало, что в последних боях противник потерял три самолета, два десятка танков и четыреста человек в живой силе. Артиллерия бомбила прямой наводкой Шайх-Саад, готовилась переправа через Тигр. А в это время радио Багдада поздравляло свой народ с победоносным наступлением. На одном левом фланге уничтожено девять вражеских самолетов, захвачено до пятисот пленных.

В переводе с восточного это означало, что обе стороны несут огромные потери.

Тео спросил Абул-Касима, державшего путь в священный город Неджеф, в чем истоки этой многовековой вражды. Выходило примерно так.

Великий Мохаммед дал мусульманам Закон. Только его зять Али, а также прямые потомки последнего, имамы, получили право толковать буквы Закона. Когда имам текущего века, находящийся в «великом сокрытии», явится людям в образе богоподобного Мэхди и восстановит свое царство, тогда воля его сделается выше закона Мохаммеда, и падут пред ним племена и народы. Но до тех пор врата иджтихада (единоличного решения) пребудут закрытыми. Так полагают сунниты, узурпировавшие власть в Ираке, сказал Абул-Касим. Что до шиитов, то они всегда считали врата открытыми, а своих духовных вождей – имеющими доступ к главному закону жизни.

Он, конечно, отшутился. Восемь веков ломать копья из-за того, открыты ворота или закрыты? Как рассеялось зло со времен грехопадения! А может, не стоило искушать человека? Один соблазн порождает другие.

«Ты поставил их ниже себя, а это чревато неприятностями. Уж ревнует орла к небу Сказав “Не судите, да не судимы будете”, ты поспешил взять суд в свои руки. Быстро усвоив урок, они избрали старейшин, а из них – вождей, над теми возвысился царь и объявил себя наместником Бога. Он был не хуже и не лучше прочих, просто он первый до этого додумался. Когда сообразили остальные, началась усобица: раскололся стан вождей, распался круг старейшин, и народ, дотоле единый, объявили народной массой…»