Слава богу, не убили - Алексей Евдокимов

Помнишь, в классическом кино: «Дата рождения, дата смерти — все расчислено на небесах. Что же остается человеку?.. Подробности! Это не так мало…» Действительно… Только что не так сделали двое павших в Павшино? Подведомственный коллектор не чистили? А если человек просто мимо проходил?..

Или вот еще история — тоже абсолютно реальная, недавняя, отечественная, провинциальная. Мы про нее (ну, и ей подобные) документалку хотели сделать на РТР, так меня оттуда за чернуху вышибли… Была такая девочка, маленькая совсем. Про отца ничего не известно, мать — запойная алкоголичка. Собутыльники, проспиртованные дегенераты, которых она водила в дом, растлили девочку, когда той было еще года три-четыре. Кормить ее мать забывала, так что в детдом дочь отдавали с дистрофией. Что такое наши детдома — думаю, сама догадываешься: вряд ли она там обрела счастье. Но скоро ее усыновили. Ради пособия, которое полагается опекунам, — не бог весть, мягко говоря, что за деньги, но эта пара (тоже деревенская) решила, что лишними всяко не будут. К деньгам, правда, прилагалась шестилетняя девочка, и сам факт ее присутствия настроения ребятам не поднимал. Что до обязанностей по воспитанию, то исполнялись они исключительно при помощи кулаков, ботинок и ухватистых подручных предметов. В конце концов за какую-то провинность так приложили ее головой об угол дворового деревянного сортира, что та умерла от черепно-мозговой. Вот скажи: какие подробности зависели от нее? Какой выбор был ей оставлен?.. Хотя она, наверное, тоже была не особо конкурентоспособна в процессе естественного отбора — задержки в развитии, то-се. Так что и по Дарвину все логично.

Почему вы такое название взяли? Нет, я понимаю: отсылка к бренду, циничный стеб, лаунж-панк. Все это правда забавно. Наверное… Во всяком случае, для того, кто в своей жизнеспособности не сомневается.

Только тут позволь еще пример. Из вашей, кстати, просесс… профессиональной области. Бывший барабанщик «Аббы» (если я правильно помню) прикупил себе коттеджик на Майорке. Поселился там и полагал, вероятно, что жизнь устроена если не справедливо, то логично, что в ней есть закономерности, есть победители. Может, об этом он и задумался, когда выходил на веранду через стеклянную дверь. Знаешь, такую, в полстены. Не заметив, что она закрыта. Один из осколков перерезал ему горло. Мужик истек кровью за минуту.

Я? Я не злорадствую, ничего подобного! Наоборот… Мне, скорее, страшно… Стыдно, да, в этом признаваться, девушкам особенно — но я, как видишь, уже в кашу, мне уже ничего не стыдно… Нечем хвастаться, не спорю. Мне, признаюсь тебе честно, вообще как-то нечем хвастаться…

Да… Наверное… Но я не знаю, что я делаю не так. Или чего не делаю… Я когда-то думал: «Делай, что должен — и будь что будет». Ха. То, что будет, совершенно не зависит от того, что делаешь, — ладно… Но ведь еще и непонятно — кому должен. Себе? Но себе — объективно, биологически, доказательно — любой человек должен одно: выживать и наслаждаться. Любой долг, с этой целью не согласующийся, субъективен, самостоятельно придуман, а значит, ни для кого, кроме придумавшего, не имеет ни смысла, ни ценности. А это уже, знаешь, чистое самоудовлетворение…

Да, да, совсем пьяный… Подожди! Сейчас… попробую сформулировать…

Долг… Понимаешь, трудно брать на себя долг, когда реальность на себя никаких обязательств не берет. Да нет, я не прошу и не жду от нее наград. Но я хотел бы знать хотя бы принцип, по которому раздаются здесь призы и наказания. Хотя бы знать, что он существует! Но что, если принцип этот — отсутствует в принципе?.. Вот о призах: ты говоришь — Darwin Awards… А ты уверена, что хотя бы тут есть регламент, хотя бы дарвинистский — что нелепая унизительная смерть дается всегда за лузерство и нежизнеспособность? Ты знаешь, что делать, чтобы огромная труба с дерьмом не рванула однажды под тобой?

Ну, молодец какая… Рад за тебя…

Надо же хоть за кого-то радоваться…

Иногда, успокаиваясь волевым усилием, он хмыкал про себя: «Да что за бред — я убил Амарова!.. Как он это собирается доказывать? Как вообще такое можно доказать? Даже если я вдруг признаюсь (ну дадут мне в самом деле по почкам…) — какой суд поверит в такое признание? Без единой улики?.. Да ну, чушь же — он над тобой пристебнулся, а ты перессал…» А иногда — ловил себя на стыдном и бессмысленном желании кому-то (кому: честноглазому следователю Шалагину? господу богу, в которого он никогда не верил?) обидчиво пожаловаться: «Ну я-то почему? При чем тут я?! Что я нарушил, что кому сделал, кому помешал?.. Какого хрена именно меня не хотят оставить в покое, донимают совершенно уже абсурдными обвинениями?..» Он понимал, что это все — из-за неизвестности.

Пока самым неприятным тюремным впечатлением Кирилла была именно неизвестность. Скажут тебе что-то дикое, абсурдное — и ты сидишь в безделье и неподвижности и сам себя перевариваешь, как пустой желудок: без конца думаешь об одном и том же, и съезжаешь так с катушек… Нельзя даже сказать, что Кирилл по-настоящему думал — для трезвого и последовательного анализа не хватало информации, а на эмоциональном уровне он даже после Шалагинских слов о статье сто пятой (особенно после этих слов!) продолжал ощущать происходящее то ли каким-то коротким глумливым уроком, то ли «взятием на понт». Попросту не верил, что все это всерьез…

И в то, что признание из него будут выбивать, он почему-то тоже не очень верил — хотя вполне представлял себе отечественную следственную практику. Он спрашивал о пытках у Миши (тот как-никак в тюрьме гнил аж четвертый год — в ИВС приехал из СИЗО); сокамерник неохотно отвечал, что его не били, хотя слышал он об этом неоднократно.

— Говорят, нельзя признаваться, если у них на тебя заведомо ничего нет? — интересовался Кирилл, покашливая (в сырой духоте камеры, кажется, вернулся подхваченный на стройке на шотландском ветру бронхит). — Сам ведь себя закопаешь…

Миша долго молчал, а потом сказал, не глядя на него:

— К брату двоюродному в Щадринске, это на Урале, прямо домой пришли…

Кирилл прихлебывал казенный чай, пахнущий школьной столовкой (его обычно давали утром и вечером, полусъедобную хаванину, которой не наешься, — раз в день), стараясь не отождествлять себя с героем рассказа.

— …противогаз с заклеенными стеклами. У ушей вот так его отгибают и цепляют к ушам «крокодилы» с проводами. Шланг пережимают и одновременно ток врубают. Пару раз так сделали, он со всем согласился. Про то, чтобы пытаться упираться, он говорил, вообще забудь. Они умеют — рано или поздно все сделаешь по-ихнему. Причем они сами все за брата написали, он только подпись поставил. И предупредили: если следователю на допросе че-нибудь вякнешь, мы к тебе в изолятор ночью придем, вообще тебе крантец тогда. И вот допрашивает его следак, а оперсосы эти рядом сидят. Адвоката обязаны предоставить, какого подозреваемый назовет, — а у брата был адвокат знакомый. Так хрен ему: либо наш адвокат, говорят, либо никакой. А в протокол написали, что он сам от своего адвоката отказался…

Излагал Миша монотонно, словно бы устало; усталость чудилась и в резких носогубных складках, в постоянно чуть прищуренных глазах, в застывшем напряжении бровей.