Меж двух мундиров. Италоязычные подданные Австро-Венгерской империи на Первой мировой войне и в русском плену - Андреа Ди Микеле

История самого Кончи и вместе с ним других католиков из Трентино является в этом смысле поучительной. В начале военного конфликта они не ставили под сомнение свою лояльность империи и были категорически против любой гипотезы об изменении суверенитета своего края. Однако на последнем этапе войны они пошли на болезненный разрыв с католическими лидерами Гориции, которые по-прежнему отождествляли себя с Габсбургским государством[232]. Арест Кончи и преследование других политиков Трентино действовало так же, как и репрессивное обращение с солдатами и гражданскими лицами, создавая всё более глубокий разрыв между широкими слоями итальянского населения и габсбургскими институтами.

По окончании войны и после распада империи новая Австрия задавалась вопросом о только что закончившейся драме, о поражении и его причинах. На народном уровне раздавалось много критических голосов против ведения войны и против «касты» офицеров, которых обвиняли в жестоком и бесчеловечном поведении и считали виновными в катастрофе. Офицерский корпус отреагировал на потерю социального престижа, сумев монополизировать общественный дискурс о войне через поток мемуаров и военно-исторических публикаций, где Первая мировая война будет канонично рассказываться в Австрии еще долгое время, отчасти и в академической историографии. Так называемая «офицерская историография»[233] навязала ряд устойчивых мифов, которые в значительной степени были обусловлены оправдательными мотивами. В центре встала легенда об «ударе в спину», нанесенном из тыла в непобедимую на полях сражений армию. Виновными в подрыве основ империи и в ее поражении оказались те, кто остался дома, — пособники врага, диверсанты и, прежде всего, национальные агитаторы. Армия и ее руководство выказывались преданными внутренним врагом, а не потерпевшими разгром от внешнего врага. Такая интерпретация позволяла военным снять с себя всю ответственность за поражение: в 1920 г. один из таких «офицеров-историков» даже пришел к выводу, что в войне «немцев, единственную надежную опору государства и армии, бросили на произвол судьбы»[234]. Победы приписывались немцам, в поражениях были виновны все остальные.

Отношение австрийских властей и мемуарно-историческая реконструкция тех лет в итоге совпали, усадив на скамью подсудимых «вероломные» национальности, которые в рядах армии проявили себя как нерасположенные к самопожертвованию и склонные к уклонению от исполнения своих обязанностей. Одним из доказательств этого представлялось большое количество дезертиров — в данной интерпретации они выглядели в первую очередь мотивированными национально-политическими причинами. В частности, чехи, итальянцы, румыны и рутены якобы добровольно и массово сдавались врагу: все они желали распада империи в пользу рождения или расширения своих соответствующих национальных государств. Еще несколько десятилетий назад историография Первой мировой войны продолжала отводить абсолютно центральную роль в дезертирстве национальной мотивации. Находясь под влиянием предвзятых источников, она рабски следовала оценкам, навязчиво высказываемым военными властями в своих отчетах и мемуарах. Более поздние исследования, однако, сильно ограничили значение национально-политических причин, отводя значительную роль составному ряду факторов, прежде всего индивидуального характера и тесно связанных с травматическим опытом войны, с потребностью его избежать[235]. Именно фронтовой ужас, инстинкт выживания, мысли об оставленной семье и родном крае, притеснения со стороны начальства толкали солдат, не особенно чувствительных к вопросам национальной идентичности, к бегству с фронта.

Таким образом, во многих случаях, поспешно обозначенных как дезертирство, существовали мотивы совершенно иного характера, которые не имели ничего общего с добровольной сдачей в плен врагу. Передвижная линия Восточного фронта, с быстрыми наступлениями и с еще более стремительными отступлениями, часто приводила к тому, что не только отдельные солдаты, но и целые дивизии оказывались внезапно изолированными за линией фронта противника, с последующим пленением. Число пленных в первые месяцы войны было очень велико, что являлось результатом особенностей войны на Русском фронте. За этим первым, огромным контингентом пленных последовали другие. В марте 1915 г. в результате захвата, после многомесячной осады, крепости Перемышль в плен попало около 120 тыс. австро-венгерских солдат[236]. В июне 1916 г., после длительного затишья, генерал Алексей Брусилов начал успешное наступление в центрально-южном секторе фронта с целью отвоевать территории в Буковине, Галиции и Волыни. Воспользовавшись отправкой нескольких австрийских дивизий на Итальянский фронт, русские прорвали фронтовую линию, заставив противника отступить на сто километров на запад и взяв в плен около 400 тыс. человек, включая многих итальянцев[237].