Чосер и чертог славы - Филип Гуден

С поры девичества, кажется, она ни разу не брала в руки книгу «Николетта и кастелян». А теперь извлекла из сундука по причине вполне очевидной. Ей стало известно, что скоро в замок Гюйак прибудет Джеффри Чосер.

Все эти годы она вспоминала слова мужа: «Я привел вам поэта».

Это было в канун Нового года. Анри де Гюйак провел несколько месяцев в Северной Франции, где у него тоже были владения. И вот вернулся и стоял возле окна и смотрел на голые ветви деревьев, прилепившихся к основанию утеса. Сквозь ветви обнаженным клинком блестела река. В камине полыхал огонь, для которого не пожалели дров, но стекло покрывалось инеем от дыхания.

— Я привел вам поэта, — сказал он.

— Я принесла вам сына, — ответила его жена Розамунда.

В отсутствие графа родился Анри, первый сын после двух дочерей. Розамунда сидела за доской для игры в нарды. Она играла с одной из служанок, но та почтительно удалилась при появлении де Гюйака.

— Где он? — спросил Анри де Гюйак-старший.

— Где он? Его зовут Анри, и он спит, — ответила Розамунда. — А где ваш поэт?

— Умывается и меняет наряд после путешествия. Он запачкался с головы до ног.

— Вы все изрядно перепачкались, мой господин. И вы не умылись и не переоделись, о чем подсказывает мне мой нос.

— Мне не терпелось увидеть вас поскорее, — произнес в оправдание Гюйак и подошел к жене, чтобы ее поцеловать. За последние полгода они впервые дотронулись друг до друга. Наверное, поэтому наедине они ощущали некоторую неловкость.

— Вы выигрывали, — сказал он, посмотрев на доску.

— Расскажите мне о поэте, — попросила она.

— Расскажите мне о моем сыне, об Анри.

— Все младенцы кажутся одинаковыми.

— Но не их матерям.

— Тогда скажу, что у него ваш нос и брови. Но цвет глаз — мой.

— Тогда он будет удачлив.

— А как выглядит поэт?

— Мы провели с ним в дороге несколько дней, и все не смогу точно описать его внешность. Он, как бы это сказать… обыкновенный, — решился наконец на формулировку Анри.

— Значит, повернись вы ко мне спиной минут на пять, то и меня не смогли бы верно описать, — с притворной наивностью произнесла Розамунда. Анри склонился и поцеловал ее еще раз. Она встала. Он был ниже ее на пару дюймов. Они обнялись.

— Мне надо переменить платье, — сказал он. — Умыться и переодеться. Потом увидеть сына.

— Нет, — возразила она. — Подожди, не сейчас.

— Не увидеть сына?

— Он спит, а я нет.

— А что вам подсказывал носик насчет моего запаха?

— Я не утверждала, что он мне не нравится, — парировала она.

Когда Розамунде представили Джеффри Чосера, она разу поняла, что имел в виду ее муж. Англичанин выглядел вполне заурядным человеком. Он был чуть моложе ее, на вид лет девятнадцать-двадцать, с округлым лицом. Полуприкрытые глаза придавали ему некоторую загадочность. Розамунда пригласила его сесть напротив. Они заговорили по-французски. Снаружи начало темнеть. Зал освещался огнем камина и масляными светильниками. Между ней и поэтом лежала доска для игры в нарды с незаконченной партией. Чосер рассеянно подбросил кость:

— Вы выигрываете.

— Мы можем продолжить игру, если хотите.

Они продолжили. Она действительно выигрывала, но лишь поначалу. Вскоре он вышел из почти безнадежной ситуации, Розамунда похвалила его, и Чосер в ответ сказал что-то про удачу.

— Однако несколько раз вы выбросили кости неудачно, а чтобы выйти из такого положения, нужно иметь большой опыт, — утешила его Розамунда.

После этого они встречались за игрой в нарды почти каждый день и не упускали случая побеседовать. Розамунда с любопытством расспрашивала о Лондоне. В самом деле он такой огромный? Как Бордо? Какие там последние моды? Что шире — Темза или Гаронна?

Его стихами она тоже интересовалась. О ком он пишет — о страдающих от безнадежной любви поэтах и бессердечных дамах? Да, он должен признать, что в настоящее время это так. Игнорировать такие темы было бы непозволительно образованному человеку, он же не таков, как тот ученик плотника, который не желает поднять молоток и начать забивать гвозди. Страдающие от любви поэты и жестокосердные дамы — обычные герои куртуазной поэзии: жестокая дама выступает в роли молотка, а незадачливый поэт — гвоздя, который получает удар за ударом по голове, погружаясь в отчаяние, словно в доску.

Коль вы так хорошо освоили эту тему, осторожно продолжил Чосер, отчего бы вам не обратить свой взор на что-нибудь более искусное, может быть, более сложное? Что может быть интереснее любви, искренне удивилась она. Даже язык, на котором они говорят, создан, чтобы на нем воспевали любовь. Это язык поэзии и романов. О да, согласился Чосер, таких, как «Николетта и кастелян». Она зааплодировала в восхищении: вы его читали, вы знаете историю Николетты? Я прочитала роман, когда мне было двенадцать лет, потом перечитывала и перечитывала. Да, я прочитал, но перечитывать не стал, ответил Чосер. Ох уж эти сухие англичане, вздохнула Розамунда, с вашим сухим языком, скрипучим, словно колесо телеги. Даже когда вы хотите уязвить, поспешил примириться Чосер, вы говорите языком поэзии. Это правда, согласилась она, даже когда мы говорим об обыденном, наш язык звучит как песня. В доказательство своих слов Розамунда продекламировала ему одну из своих любимых поэм. В ней рефреном повторялась строка: «Suis-je belle? Ah, suis-je belle?»

Конечно, она догадывалась, что Чосер в нее влюблен. Как в любовных поэмах, в которых начинающий поэт непременно влюбляется в замужнюю даму, да и чего еще, собственно, ожидать от юного сквайра. И все-таки Чосер не дал себя увлечь как зеленого, неопытного певца любви. Может быть, он и напоминал во многом классического героя поэм, однако при всем при том он не был лишен чувства юмора по отношению к самому себе (как в сравнении себя с гвоздем). Он смотрел на нее в меру преданным взглядом, но его готовность к самопожертвованию не переходила границ благоразумия. Своим поведением он как бы говорил: «А что вы, собственно, ожидали? Ведь это всего-навсего игра».

Когда Джеффри Чосеру пришло время покинуть замок Гюйак — выкуп за него уплатил мужу какой-то родственник с севера, — Розамунда по-настоящему опечалилась. Она нашла поэму, которую он для нее оставил. Нашла почти сразу, поскольку он намеренно не стал ее прятать, прочитала несколько раз, затем сложила и спрятала только лишь затем, чтобы через полчаса снова к ней вернуться. Возможно, в этих строчках таились более тонкие, скрытые чувства и мысли? Здесь не было жестокосердной дамы, зато, как и положено, присутствовал страдающий от любви поэт. В поэме Чосер сокрушался о приобретенной им мнимой свободе. В действительности он пленен прекрасной дамой, созерцать которую он отныне не сможет. Милый поэтический образ. Стихи были написаны по-английски. Он сетовал, что только недостаточное владение французским помешало ему прибегнуть для выражения чувств к этому языку, и даже вставил пару строк о скрипучих колесах. Тут он, конечно, слукавил — он мог бы писать и на французском, если бы пожелал. Но был ли он правдив, признаваясь в любви?