Влиятельные семьи Англии. Как наживали состояния Коэны, Ротшильды, Голдсмиды, Монтефиоре, Сэмюэлы и Сассуны - Хаим Бермант

Под конец жизни он вступил в Ховевей Цион, группу первопроходцев-сионистов в основном из России, которые планировали основать еврейские сельскохозяйственные поселения в Палестине. Он стал главой английской ветви движения и составил ее устав. Это было одно из немногих предприятий из тех, к каким он приложил руку, которые не окончились полным провалом.

Удивительно, что сионистские идеи, едва только затронувшие еврейские массы, понравилась этому неуравновешенному сельскому помещику. Незадолго до того по еврейским общинам в России прокатились погромы, и Родня поспешила к ним на помощь с деньгами и сочувствием, но она и не помышляла ни о каких принципиальных улучшениях. Из всех родственников Элим один увидел необходимость радикальных перемен и обосновывал необходимость создания еврейского государства в таких выражениях, которые предвосхитили «Еврейское государство» Герцля. Его дочь Сильви (она вышла замуж за христианина) перевела «Еврейское государство» на английский и написала множество песен, пользовавшихся популярностью на собраниях сионистов.

Как ни парадоксально, сионизм Элима мог быть побочным продуктом его торизма. Как добрый тори, он был добрым богобоязненным гражданином, то есть прилежно посещал синагогу, а в последние десять лет своей жизни был активным старшиной на Бевис-Маркс. Возможно, в сионизме он видел логическое воплощение молитв – занимающих центральное место в еврейском богослужении – о возвращении на Сион. Будучи инженером-строителем, он участвовал в прокладке железных дорог в разных областях Османской империи и таким образом познакомился с Палестиной. Он верил, что переселение туда евреев – это прямой способ вернуть жизнь в угасающую провинцию. Палестина нуждалась в евреях, как евреи нуждались в Палестине.

Трагедия Элима заключалась в том, что он слишком многого ждал. Он никак не мог примириться с жизнью англичанина среднего класса с соответствующим доходом. Происходя от д’Авигдоров и Голдсмидов, он чувствовал, что имеет право требовать богатства от мира или по крайней мере от родственников, и некоторое время казалось, что он может рассчитывать на этот подарок судьбы.

Вернувшись в Англию в 1880-х годах, он получил ежегодный доход в 700 фунтов, а затем еще 1000 фунтов в год от матери. Также он надеялся унаследовать ее состояние, которое, по слухам, дало бы около 5000 фунтов ежегодно, но главные его чаяния были связаны с кентскими поместьями Голдсмидов в Сомерхилле, которые передавались по мужской линии.

Имение в Сомерхилле времен короля Якова, располагавшееся на нескольких тысячах акров земли, приобрел сэр Исаак Лион Голдсмид еще в 1849 году. Мать Элима была девятой из двенадцати детей сэра Исаака, и к моменту рождения Элима между ним и наследством стояло уже около двух дюжин прочих претендентов, но сначала дядья умирали один за другим, а потом и двоюродные братья стали гуртом переселяться в загробный мир.

В 1866 году имение унаследовал сэр Джулиан Голдсмид. Он женился в 1868 году, и Элим, который тогда находился за границей, с живым интересом и тревогой наблюдал за тем, какие же плоды принесет этот союз. В 1869 году родился первый ребенок – дочь, в 1870-м второй – снова дочь, в 1871-м третья дочь, в 1873-м четвертая дочь, в 1874-м пятая. Семья смотрела на это, не веря глазам. Но сэр Джулиан с тем же самым апломбом, благодаря которому сделался самым популярным председателем комитетов в палате общин, не желал сдаваться. В 1877 году у них родилась шестая дочь, в 1879-м седьмая, в 1880-м восьмая. Пять, шесть, семь дочерей – это можно назвать невезением, но восемь – это уже похоже на преступный сговор. Сэр Джулиан опустил руки.

Элим вернулся в Англию. Сомерхилл был почти что у него в руках, и он стал вести себя так, будто деньги уже лежат на его банковском счете. Он делал долги направо и налево. Он много занимал у своей матери, дядьев, кузенов и через посредника сообщил сэру Джулиану, который уже раньше помогал ему займами и денежными подарками, что не отказался бы от ежегодного перечисления на его счет. Сэр Джулиан был самым отзывчивым, самым добродушным, самым щедрым человеком на свете, но это было чересчур даже для него. Сэр Джулиан указал Элиму, что тот не имеет ни законного, ни морального права предъявлять ему какие-либо претензии:

«Тот факт, что мистер д’Авигдор еще может унаследовать имение Голдсмидов, скорее говорит в пользу того, что до тех пор, пока оно находится в моих руках, мой долг состоит в том, чтобы максимально использовать его во благо моей многочисленной семьи и дочерей, а для того, чтобы помогать мистеру д’Авигдору держать охотничьих собак или яхту…

Более того, те крупные суммы (потраченные им по причине его прискорбного обыкновения участвовать в предприятиях, кои он в силу своего сангвинического темперамента склонен считать прибыльными, тогда как дело всегда оборачивается ровно противоположным образом), которые я уплатил за него, дабы помочь ему выбраться из трудностей, и дают мне все основания не оказывать ему какое-либо содействие в будущем. Также до меня дошли сведения, что часть средств, которые сэр Фрэнсис оставил графине, пошли на уплату других долгов мистера д’Авигдора. Подобный метод делить шкуру неубитого медведя представляется мне порочным».

Но эту отповедь сэр Джулиан не закончил категорическим отказом, хотя и мог бы. Он согласился выделять Элиму по 600 фунтов в год:

«…При условии, что он по закону обязуется, в случае если унаследует имение Голдсмидов, возместить капитал моим наследникам.

Также при условии, что он обязуется не делать дальнейших трат в расчете унаследовать имущество его матери или Голдсмидов. И наконец, при условии, что он обязуется не участвовать в любого рода предприятиях, влекущих за собой финансовую ответственность».

По-видимому, Элим охотно согласился на условия, так как очень нуждался в деньгах. Его жена, родившая сына в 1877 году, незадолго до этого подарила ему уже пятую дочь, и даже без учета собственных трат семейная жизнь требовала все более неподъемных расходов. Какой-нибудь человек попроще мог бы найти себе работу. Но Элим ждал. Сэр Джулиан был всего на три года младше его, но не отличался крепким здоровьем. Зимой 1895 года он тяжело заболел, еле дотянул до весны и в конце концов умер в 1896 году. Но Элим, увы, к тому времени уже и сам лежал в могиле. Он умер за год до того в возрасте пятидесяти трех лет и не дожил даже до смерти матери, чтобы унаследовать ее имущество. Она умерла в 1916 году в возрасте ста лет.

Когда католики получили эмансипацию в 1829 году, Дэниэл О’Коннелл обратился к евреям, которые все еще боролись за свою, с такими словами: «Вы должны навязать свой вопрос парламенту. Не полагайтесь на английскую либеральность. Это растение, которое не растет на английской почве. Англичане всегда были гонителями. До так называемой Реформации англичане пытали евреев и десятками вешали лоллардов. После Реформации они все так же жгли евреев и вешали папистов. При Марии англичане со своей обычной жестокостью принялись пытать протестантов. После ее краткого правления наступили почти два века самой варварской и беспощадной жестокости по отношению к католикам… От нее страдали и евреи. Еще раз повторяю вам, не верьте ни в какую либеральность, а только в то, что вы сами приведете в движение и заставите действовать».