По локоть в крови. Красный Крест Красной Армии - Артем Драбкин

— В штрафной роте были какие-то свои законы? Как обеспечивалась дисциплина в роте, если личный состав был набран только из уголовного элемента?

— Штрафникам по прибытии в роту сразу внушали — штрафник в плен не сдается! Это наш главный закон. И когда к нам как-то прислали на пополнение с десяток бывших военнопленных, то наш старшина Бурнос среди них признал одного, служившего ранее штрафником в переменном составе в нашей роте и пропавшего без вести в одном из боев. Бурнос пришел к Мамутову и сказал: «Его фамилия Морозов, голову на отсечение даю, что он, сволочь, тогда сам к немцам перебежал!» Мамутов посовещался с офицерами, и они порешили прикончить Морозова в ближайшем бою. Назначили исполнителя… и все, он его в атаке сработал… Дело в шляпе… Вот такое времечко было…

Насчет дисциплины — штрафники понимали своих командиров с полуслова, это передовая, а офицеры штрафной роты — это не лагерный вохровский конвой, у наших чуть что был разговор короткий, и самое главное, наши офицеры шли в атаку вместе со штрафниками, в одной цепи.

Но атмосфера в роте всегда была нормальная, людская, Мамутов делал все, чтобы штрафники не чувствовали себя униженными смертниками, не давил ни на кого, относился к людям с пониманием и уважением. Заботился, чтобы все штрафники были накормлены от пуза, перед боем лично с ними беседовал, объяснял, что и как надо делать.

Да еще Кобыхно каждое пополнение засорял своими завербованными стукачами, и мы знали, что происходит в роте и чем дышит личный состав, особист везде имел свои глаза.

— Внешне как-то можно было отличить обычного бойца от штрафника?

— Чисто визуально? Если только глаз хорошо наметан, то можно, по мелким деталям…

Например, штрафники никогда не надевали каски, а в стрелковых обычных ротах их изредка можно было увидеть на головах у бойцов. У штрафников-уголовников взгляд был особый, такого с комсомольцем-добровольцем не спутаешь… В атаку штрафники ходили с «Е… твою мать! Б…!!!!» — без всяких там комиссарских криков «За Родину! За Сталина!..»

— Вооружение вашей штрафной роты отличалось как-то от обычной стрелковой роты?

— У штрафников были винтовки — трехлинейки, автоматы «ППШ» и пулеметы «РПД». Патроны и гранаты — без ограничений. В обычных стрелковых ротах были еще пулеметы «максим» и изредка «ПТРы», а у нас — нет. Вот, в принципе, и все отличия в вооружении. Да и во всем остальном большой разницы не было…

Что стрелковая рота, что штрафная, один черт, всех ждут на том свете…

Чуть не забыл, в нашей роте штрафникам не выдавали 100 граммов наркомовских, не полагалось, и, кстати, артиллеристам в 914-м артполку тоже не выдавали водки, ни в обороне, ни в наступлении.

К боевым наградам штрафников в нашей 138-й ОАШР не представляли, и пока не ранят, штрафников из роты не отпускали, даже за проявленный героизм, на отличившихся штрафников только писали представление на снятие судимости.

— Как кормили личный состав 138-й роты?

— Обычный паек, общие армейские нормы снабжения для красноармейцев и сержантов. Своя полевая кухня, но, если честно сказать, то офицерам еще в Польше готовили отдельно. Штрафники не голодали.

А в Пруссии вообще началась гастрономическая вакханалия, мы захватывали фуры, набитые салом, колбасами, сырами, в каждом занятом поселке штрафники отстреливали коров и свиней, и все это мясо шло в котел. Мы отъедались за всю войну, и авансом на будущее. В подвалах, в каждом пустом немецком доме, находился настоящий склад продовольствия, уж кто-кто, а немцы умели делать запасы.

В Летцене нам пришлось выдержать тяжелейший бой, и когда остатки роты продвинулись вперед, то мы обнаружили гастроном, магазин, набитый едой и выпивкой. Шампанское стояло рядами. Нам было чем помянуть погибших…

— Как складывались отношения у штрафников с местным населением в Польше и Германии?

— Вам честно ответить или для публикации? В Польше штрафная рота находилась вне населенных пунктов, на передовой, и контактов с поляками мы почти не имели. Да я и сам не слышал, чтобы в Польше наши бойцы сильно отличились, существовал приказ, регламентирующий отношения с местными, и насилия, масштабного мародерства или грабежей на польской земле не было…

А в Восточной Пруссии все было иначе. Помню, как мы впервые вошли в Пруссию и 30 километров без боя продвигались в направлении куда-то на Истенбург, пока не нарвались на пулеметный заслон.

Пошли в атаку, пулеметчики сразу смылись, и перед нами предстал целый, совершенно пустой немецкий городок. Печки еще были теплыми в домах, о них мы грели руки. Мы расположились в особняке, в центральном квартале городка, где находились банки и другие учреждения. Все завалились спать, я пошел осматривать второй этаж. Нашел там красивый кортик, радовался трофею, и вдруг чувствую запах гари… так это мы горим потихоньку… Выстрелом в потолок всех поднял на ноги, выбежали из здания, поглядели вокруг, оказывается, зашедшая после нас в город пехота начала мстить и палить городок дотла.

К утру пылали все здания… Если бы кто бойцам заранее сказал, что это будет наша территория, разве бы кто-то из них стал жечь дома? Но в следующих освобожденных городках и поселках нам уже встречалось местное население, и тут наши штрафники всех ставили на уши. Выпивка и шнапс в каждом первом подвале, все под рукой… Мы, офицеры штрафной роты, смотрели на это сквозь пальцы, к немцам никакой жалости не испытывали и не мешали штрафникам делать с местным населением, что хотят.

Одним словом, кто в Кенигсберг не сбежал, мы не виноваты… Штрафная рота идет впереди всех, и контроля за ней со стороны каких-либо чужих начальников нет никакого, и наш главный коммунист, капитан Толкачев, тоже помалкивал, не потому, что боялся, что ему кто-нибудь из пьяных штрафников выстрелит в спину, а просто считал такое возмездие заслуженным наказанием за зверства немцев на нашей земле, а ротный особист Кобыхно всегда был где-то позади, возле кухни.

Капитан Мамутов немцев люто ненавидел, а уж мне и Аптекарю, потерявших всех родных от немецких рук, и подавно было плевать, что с ними происходит. Васильев тоже полродни в войну потерял…

Мы не лезли, не вмешивались ни во что…

А бандит — он всегда бандит, и в тылу, и на фронте в шкуре штрафника, натура уголовная всегда даст о себе знать, так что… наша рота резвилась… В Хальсберге подбегает ко мне молодая немка, кричит по-немецки: «Меня уже изнасиловали четырнадцать человек!» — а я иду дальше и думаю про себя: «Жалко, что не двадцать восемь, жалко, что еще не пристрелили тебя, сучку немецкую». Масла в огонь еще подлил случай в Грюнвальде, когда власовцы на самоходках прорвались в наши тылы и зверски вырезали тыловые подразделения двух соседних стрелковых дивизий и медсанбаты вместе с ранеными и медперсоналом. Об этом даже Илья Эренбург написал в своей статье «Грюнвальдская трагедия»… И тогда мы вообще озверели… В отместку в Ландсберге на следующий день наша пехота перебила захваченный немецкий госпиталь с ранеными. Вам сейчас не понять, сколько ненависти накопилось в наших сердцах…